Итак, значительная часть дворянства в прошлом столетии не понимала исторически сложившегося положения своего сословия, и недоросль, фонвизинский недоросль Митрофан, был жертвой этого непонимания. Комедия Фонвизина неразрывно связала оба этих слова так, что Митрофан стал именем нарицательным, а недоросль– собственным: недоросль – синоним Митрофана, а Митрофан – синоним глупого неуча и маменькина баловня. Недоросль Фонвизина – карикатура, но не столько сценическая, сколько бытовая: воспитание изуродовало его больше, чем пересмеяла комедия. Историческим прототипом этой карикатуры было звание, в котором столь же мало смешного, как мало этого в звании гимназиста. На языке Древней Руси недоросль – подросток до 15 лет, дворянский недоросль – подросток, "поспевавший" в государеву ратную службу и становившийся новиком, "срослым человеком", как скоро поспевал в службу, т. е. достигал 15 лет. Звание дворянского недоросля – это целое государственное учреждение, целая страница из истории русского права. Законодательство и правительство заботливо устрояли положение недорослей, что и понятно: это был подрастающий ратный запас. В главном военном управлении, в Разрядном московском приказе, вели их списки с обозначением лет каждого, чтобы знать ежегодный призывный контингент; был установлен порядок их смотров и разборов, по которым поспевших писали в службу, в какую кто годился, порядок надела их старыми отцовскими или новыми поместьями и т. п. При таком порядке недорослю по достижении призывного возраста было трудно, да и невыгодно залеживаться дома: поместное и денежное жалованье назначали, к первым "новичным" окладам делали придачи только за действительную службу или доказанную служебную годность, "кто чего стоил", а "избывая от службы", можно было не только не получить нового поместья, но и потерять отцовское. Бывали и в XVII в. недоросли, "которые в службу поспели, а службы не служили" и на смотры не являлись, "огурялись", как тогда говорили про таких неслухов. С царствования Петра Великого это служебное "огурство" дворянских недорослей усиливается все более по разным причинам: служба в новой регулярной армии стала несравненно тяжелее прежней; притом закон 20 января 1714 г. требовал от дворянских детей обязательного обучения для подготовки к службе; с другой стороны, поместное владение стало наследственным, и наделение новиков поместными окладами прекратилось. Таким образом, тягости обязательной службы увеличивались в одно время с ослаблением материальных побуждений к ней. "Лыняние" от школы и службы стало хроническим недугом дворянства, который не поддавался строгим указам Петра I и его преемниц об явке недорослей на смотры с угрозами кнутом, штрафами, "шельмованием", бесповоротной отпиской имений в казну за ослушание. Посошков уверяет, что в его время "многое множество" дворян веки свои проживали, старели, в деревнях живучи, а на службе и одною ногою не бывали. Дворяне пользовались доходами с земель и крепостных крестьян, пожалованных сословию для службы, и по мере укрепления тех и других за сословием все усерднее уклонялись от службы. В этих уклонениях выражалось то же недобросовестное отношение к сословному долгу, какое так грубо звучало в словах, слышанных тем же Посошковым от многих дворян: "Дай Бог Великому государю служить, а сабли б из ножен не вынимать". Такое отношение к сословным обязанностям перед государством и обществом воспитывало в дворянской среде "лежебоков", о которых Посошков ядовито заметил: "Дома соседям своим страшен, яко лев, а на службе хуже козы". Этот самый взгляд на государственные и гражданские обязанности сословия и превратил дворянского недоросля, поспевавшего на службу, в грубого и глупого неуча и лентяя, всячески избывавшего от школы и службы.
Такой превращенный недоросль и есть фонвизинский Митрофан, очень устойчивый и живучий тип в русском обществе, переживший самое законодательство о недорослях, умевший "взвесть" не только деточек, по предсказанию его матери госпожи Простаковой, но и внучек "времен новейших Митрофанов", как выразился Пушкин. Митрофану Фонвизина скоро 16 лет; но он еще состоит в недорослях: по закону 1736 г. срок учения (т. е. звания) недоросля был продолжен до 20 лет. Митрофан по состоянию своих родителей учится дома, а не в школе: тот же закон дозволял воспитываться дома недорослям со средствами. Митрофан учится уже года четыре, и из рук вон плохо: по часослову едва бредет с указкой в руке и то лишь под диктовку учителя, дьячка Кутейкина, по арифметике "ничего не перенял" у отставного сержанта Цыфиркина, а "по-французски и всем наукам" его совсем не учит и сам учитель, дорого нанятой для обучения этим "всем наукам" бывший кучер, немец Вральман. Но мать очень довольна и этим последним учителем, который "ребенка не неволит", и успехами своего "ребенка", который, по ее словам, столько уже смыслит, что и сам "взведет" деточек. У нее природное, фамильное скотининское отвращение от ученья: "Без наук люди живут и жили", внушительно заявляет она Стародуму, помня завет своего отца, сказавшего: "Не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет". Но и она знает, что "ныне век другой", и, труся его, с суетливой досадой готовит сына "в люди": неученый поезжай-ка в Петербург – скажут, дурак. Она балует сына, "пока он еще в недорослях"; но она боится службы, в которую ему, "избави Боже", лет через десяток придется вступить. Требования света и службы навязывали этим людям ненавистную им науку, и они тем искреннее ее ненавидели. В этом и состояло одно из трагикомических затруднений, какие создавали себе эти люди непониманием своего сословного положения, наделавшим им столько Митрофанов; а в положении сословия происходил перелом, требовавший полного к себе внимания.