Еще один отзыв Кузмина на новинки Хлебникова, вышедшие уже посмертно, – "Письмо в Пекин" (п. 1922):
"Из книг не "панических" посылаю Вам Хлебникова… Хлебников умер. Это был гений и человек больших прозрений. Органическая косноязычность, марка "футуриста" и выдавание исключительно филологических (хотя и блестящих) опытов за поэтические произведения, сделают надолго его непонятным, но Вы давно уже оценили его опьянение русским языком и южно-русской природой, его лирико-эпическую силу, детскую нежность под шершавой корой и, наконец, его способность проникать в самую глубь, сердцевину творчества русских сил и предвидения. "Ночь в окопах" и "Зангези" – произведения длительного и неослабевающего дыхания. К сожалению, я не мог достать книги "Доски судьбы", где, вероятно, немало острых догадок и глубоких размышлений. Современность проходит по творчеству Хлебникова, как лучи прожектора по облачному небу, образуя странную и смутную игру сдвигов, но, перенесенная в метафизический план, приобретает тем более устойчивую и убедительную реальность. Хлебников был бы величайшим поэтом, "ведуном" наших дней, если бы можно было надеяться, что со временем он будет понятен. Но органическая невнятность и сознательное пренебрежение к слушателю ограничивают его место в искусстве. Он имеет сходство с немцем Гаманом, "северным магом" эпохи "бури и натиска", превосходя, конечно, его гениальностью" [КП, 12: 147].
Характеристика "гений" появляется здесь, возможно, как объективная оценка, а возможно, как славословие, подобающее некрологическому дискурсу. Кузмин подмечает у Хлебникова и "минус": хаотичность вплоть до косноязычия. Констатирует Кузмин у Хлебникова также недостаток внимания к современности, в сущности, проигнорировав декларированное в "Пощечине общественному вкусу" заявление: "Рог времени трубит нами в словесном искусстве".
Покровителем обэриутов, как отмечалось выше, был Маршак, привлекший их к участию в детских журналах "Чиж" и "Еж". Об их первых шагах в литературе он впоследствии вспоминал по просьбе Лидии Чуковской:
"Их работа для детей оказала… полезное действие… на них самих. Они ведь работали как: отчасти шли от Хлебникова – и притом не лучшего, – отчасти желали эпатировать. Я высоко ценю Хлебникова, он сделал для русской поэзии много. Но они шли беззаконно, произвольно, без дисциплины… Работать с ними мне приходилось поначалу очень много. Ранние вещи Хармса – например, "Иван Иваныч Самовар", "Шел по улице отряд" – делались вместе… Требовалось их дисциплинировать, чтобы причуды приняли определенную форму. Дальше – например, "А вы знаете, что ПА" и т. д. – Хармс уже работал самостоятельно" [Маршак 1972: 586].
Третий тип критики, уже полностью беспощадной и даже убийственной для репутации кубофутуристов, исходил от литераторов, большинство из которых не принадлежало ни к каким движениям. В стихотворении Саши Черного "Эго-черви (На могилу русского футуризма)" (1913,1914, п. 1914) – сатире на эго– и, возможно, кубофутуристов – было верно подмечено, что футуризм обслуживал "эго" авангардных писателей и что они упивались садомазохистскими играми с публикой и актами культурного вандализма:
Так был ясен смысл скандалов
Молодых микрокефалов
Из парнасских писарей:
Наполнять икотой строчки
Или красить охрой щечки
Может каждый брадобрей.На безрачье – червь находка.
Рыжий цех всегда шел ходко,
А подавно в черный год.
Для толпы всегда умора
Поглазеть, как Митрадора
Тициана шваброй бьет.Странно то лишь в этой банде,
Что они, как по команде,
Презирали все "толпу".
У господ они слыхали,
Что Шекспиры презирали -
Надо, значит, и клопу…Не смешно ли, сворой стадной
Так назойливо, так жадно
За штаны толпу хватать -
Чтоб схватить, как подаянье,
От толпы пятак вниманья,
На толпу же и плевать! [Черный 1996, 1: 331].
В чем Саша Черный ошибся, так это в скоротечности футуристского движения. Он отпел футуризм в 1914 году, однако движение продолжало здравствовать и в раннесоветское время.
В том же году взаимодействие футуристов с аудиторией отрефлектировал с присущим ему ядом Корней Чуковский в "Образцах футурлите-ратуры". Ирония иронией, но речь Чуковский завел о совершенно серьезных вещах – саморекламе, точнее, напоре на читателя при помощи ряда изобретательных стратегий:
"[Е]ще ни одно направление в искусстве не тратило на нее столько сил: романтики французские, немецкие тоже эпатировали буржуа, но умеренно, как будто шутя; символисты гораздо больше, а вот у футурпоэтов чуть не вся их энергия уходит на это постороннее дело; совсем как иная американская фирма, которая девяносто процентов тратит на рекламы, плакаты, афиши и только десять – на самое создание ценностей.
Такая эволюция естественна: чем больше к искусству привлекается лиц, тем яростнее между ними конкуренция, тем громче, пронзительнее каждый должен прокричать о себе, чтоб его заметил потребитель. Не внутренняя, духовная сущность, а внешняя яркость, эффективность, разительность становятся мерилами искусства. Нужно навязчивее закричать о себе: это я! Нужно вбить хоть молотком свое имя в череп равнодушного прохожего, и вот из года в год все сюжеты и темы неслыханнее, заглавия все сногсшибательнее, и, чтобы заявить о себе, даже даровитым художникам приходится, как мы недавно читали, размалевывать себе краскою лица и шествовать в таком клоунском виде по улицам. Поэтам, даже талантливым (а уж бездарным подавно), нужно называть свои книги "Засахаре[нная] кры[са]", "Дохлая луна", "Бей", "В и вне" и ежедневно, ежеминутно придумывать какой-нибудь новый фокус, чтобы, ошеломив, привлечь к себе толпу.
Право, я не вижу здесь ужасного. Еще Уолт Уитмен, Оскар Уайльд вступили на этот неизбежный путь. Нужно только, изучая творения новоявленных футурписателей, тщательнее отделять их <sic! – Л. П.> от опусов те черты и особенности, которые исключительно вызваны желанием ошеломить обывателя" [Чуковский К. 1969b: 240–241].
В "Футуристах" (п. 1914) Чуковский посмеялся над текстуальными приемами авангарда нигилистического толка, а мишенью он выбрал один из опытов эгофутуриста Василиска Гнедова – своего рода протодюшановский "ready made" Ср.:
"Но к чему же сочинять стихи, ежели я – эгобог?.. – рассуждает… Гнедов. – Слова нужны лишь "коллективцам", "общежителям". И он создает знаменитую поэму без слов: белый… лист бумаги, на котором ничего не написано. Эта бессловесная поэма озаглавлена "Поэма конца"" [Чуковский К. 1969а: 214].
Попадало от Чуковского и Крученых – за бездарность:
[о манифесте "Слово как таковое"] "И Крученых – тут же уверяет, что в его заумных строках:
Дыр бул щыл
убещур
скум
вы со бу
р л эз, -больше русского национального, чем во всей поэзии Пушкина.
Эти двое дошли до того, что одну из своих поэм "Игра в Аду" начертали церковнославянскими литерами – и предпочитают такие слова, как злато, вран, власа, коровушка, мамонька, сердечушко" [Чуковский К. 1969b: 253];
"Бунт против логической речи сводится… к написанию целого ряда ничего не значащих слов.
Кроме этого, Крученых ничего не умеет. Даже к хорошему скандалу не способен. Берет, например, страницу, пишет на ней слово шиш – только одно это слово – и уверяет, что это стихи, но шиш выходит невеселый. Только Россия рождает таких скучных людей… У другого вышло бы так забубенно и молодо…
– Белляматокияй!
– Сержемелепета!" [Чуковский К. 2004, 8: 51].
Из символистского стана футуристов в разное время и по-разному критиковали Дмитрий Мережковский и Валерий Брюсов.
Свою гневную отповедь и им, и сочувствующим вроде Брюсова, Мережковский озаглавил "Еще шаг грядущего хама" (кн. "Было и будет. Невоенный дневник", 1914–1916). Особый интерес представляют начало и конец этого эссе, в которых борьба с противниками принимает почти религиозные формы – изгнания бесов из храма искусства и из России:
"Уйди от скандала. И если даже услышишь: "караул! помогите!" – уйди. Это не жертва скандала кричит, а он сам. Уйди молча: для него единственная казнь – молчание…
Какие, в самом деле, причины, что мы попали в скандал футуризма?
Всемирное невежество газетной критики…, а также особенная русская… податливость. Все на все готовы, и никто ничего не хочет, а футуристы как будто хотят чего-то.
Вот почему нигде скандал футуризма не разразился с такой непристойностью, как… в России. Кстати же совпал он и с внезапно охватившей нас жаждою лекций, прений, диспутов. Как будто вся Россия сейчас – оружейная палата, где… куют… новую идеологию. Ну, а что, если только языки стучат, а не молоты?…
Пришл[а]… шайка хулиганов, скандалит, бесчинствует, – и все покоряются, подымают "руки вверх", как сидельцы в лавке, которую грабят экспроприаторы.