На первый взгляд может показаться, что постфордистский способ производства, описываемый Мальцевым, стимулирует подвижность желания и идентичности, достойную похвалы по сравнению со "строгими категориями" и "массовым однообразием", которые несли в себе "идеологии времен "холодной войны"". Однако глобальная экономика оказывается в "Подземном мире" не только неконтролируемой на практике, но и не поддающейся контролю в теории, порождая систему, которая только и может, что "пытаться идти вперед", подчиняясь желаниям своих участников, развивая специализацию производства, парадоксально ведущую к транснациональному "состругиванию особенностей" (по выражению Ника). Обратной стороной утраты "строгих категорий" и "массового однообразия" периода "холодной войны" оказывается утрата ощущения контроля над национальной (не говоря уже об индивидуальной) экономической судьбой, который прежде позволял правительствам гарантировать общественный договор между государством, капиталом и трудом. Отсутствие фордистского ощущения стабильности и безопасности теперь заявляет о себе, как мы уже видели, в измененных формах традиционной правой культуры заговора, например, в приобретающих все большее распространение обвинениях в том, что черные вертолеты, находящиеся под контролем ООН, тайно летают над территорией США. Популярные истории о мировом заговоре и подозрения насчет того, что правительство предает свой народ в пользу иностранных сил, начинают обретать смысл в эпоху НАФТА, децентрализации, негарантированной занятости и разрушения государства всеобщего благосостояния. Поэтому ностальгию, которую многие герои "Подземного мира" чувствуют по устойчивой паранойе времен "холодной войны", вместо этого можно считать вытесненной и своевременной ностальгией по прежней (хотя и не менее ужасной) надежной паранойе фордизма.
Итак, настоящая тайная история паранойи, разворачивающаяся в "Подземном мире", оказывается не просто рассказом о замещении вызванных ядерной бомбой страхов новыми тревогами, возникшими в результате распада прежних геополитических непреложностей. Это скрытый поток нарастающего понимания и испуга перед тем, что все медленно становится взаимосвязанным на мировом рынке. В структуре романа куда больше неразрывности, чем могла бы предполагать гипотеза о завершении "холодной войны". Стоит, к примеру, отметить, что если зарождающийся в эпоху "холодной войны" страх перед ядерным оружием в романе выражен через драматическую синхронность двух "выстрелов, которые услышал весь мир" (испытание советской бомбы и удар Томпсона), то падение Берлинской стены - равнозначно символичное завершение "холодной войны" - в "Подземном мире" почти отсутствует. Вместо этого Делилло предлагает порой метафорические, порой буквальные проблески нарастающей взаимосвязи социальных и экономических отношений в условиях мировой экономики.
Таким образом, "Подземный мир" раз за разом исследует, как в послевоенный период "все технологии привязываются к бомбе" (U, 467), подключаясь к скрытым токам, соединяющим гражданское и военное "железо". Главка под названием "8 октября 1957" останавливается не просто на футуристическом языке, который разделяют бренды и оружие, но также на тревожном физическом сходстве между предметами из домашней жизни и сферы военного производства: юный Эрик мастурбирует в презерватив, "потому что у него было такое же блестящее металлическое мерцание, как у его любимой системы вооружения" (U, 514); матери Эрика не нравится одна из ее формочек для желе из-за того, что она была "похожа на что-то вроде управляемой ракеты" (U, 515); батон хлеба у нее "белый, как стронций" (U, 516), а пылесос - "в форме спутника" (U, 520).
В момент озарения системный аналитик Мэтт Шей, участвующий в создании бомбы, проникает в суть этих взаимосвязанных систем производства и потребления: "Он размышлял над своим параноидальным поведением на вчерашней вечеринке в честь боеголовки. Он чувствовал, что перед ним промелькнула какая-то ужасающая система связей, где нельзя отличить одно от другого - банку с консервированным супом от заложенной в машину бомбы - потому что они изготовлены одинаковым способом одними и теми же людьми и в конечном счете соотносятся с одной и той же вещью" (U, 446).
Во Вьетнаме Мэтта настигает еще одно прозрение, когда он замечает, что "баллоны [с агентом "Оранж"] напоминали жестянки с замороженным соком Minute Maid, увеличенные безумными стараниями Управления ядерного оружия" (U, 463). То, что поначалу кажется всего лишь видимым сходством, порождением одурманенного сознания, годы спустя становится мучительным нравственным вопросом, заявляющим о себе, когда Мэтт ждет восхода в пустыне, раздумывая об уходе с работы, связанной с бомбой: "Как уловить разницу между апельсиновым соком и агентом "Оранж", если одна и та же огромная система связывает их на уровнях, недоступных нашему пониманию?" (U, 465). Мэтт начинает понимать, что "все в конце концов связано, или только кажется, что связано, или кажется лишь потому, что так и есть на самом деле" (U, 465). Он проникает в глубоко лежащие связи между не связанными, на первый взгляд, друг с другом сферами экономики, "недоступные нашему пониманию", при помощи ряда вербальных и визуальных ассоциаций. Подсознательное ощущение Мэтта, что "все сходится в какой-то неизвестной точке" (U, 408) далеко от преувеличенно конспирологических разоблачений преступных действий и тайных взаимных интересов экономики военного и мирного времени". Далеко эго ощущение и от традиционной формы системного анализа, усвоенной Мэттом во время учебы, ибо в условиях глубокого проникновения логики рынка во все сферы общественной жизни выделить автономные системы невозможно.
Хотя силовое поле военно-промышленного комплекса и не изображено в "Подземном мире" во всех подробностях, его метафорические точки схождения предлагают альтернативную и лежащую на уровне подтекста историю возникновения глобализованной экономики в отличие от очевидного интереса романа к окончанию "холодной войны". Список брендов и пересекающихся деловых интересов начинается с происходившего в 1950-х годах эпизода с "раскрашиванием в полоску" машины в подворотне и заканчивается сложной транснациональной операцией, которую Виктор Мальцев проворачивает в 1990-х для того, чтобы избавиться от токсичных отходов, используя переделанное ядерное оружие: ""Чайка" связана с государственным комплексом вооружений, с лабораториями, где ведутся работы над бомбой, и судостроением" (U, 788). Непрерывное присутствие этих форм взаимосвязи на протяжении всего времени, охваченного романом, указывает на то, что открытая идеологическая борьба, которая велась в эпоху "холодной войны", была всего лишь неким вставным номером по отношению к тому, что было - и остается - в буквальном смысле бизнесом несмотря ни на что.