Такова была идейная, мировоззренческая, тематическая "эволюция" Маяковского. Он начал "за здравие" советизма в 1917 г., а кончил "за упокой" его в 1928–1930 гг. Каждое из названных произведений было новаторским по отношению к непосредственно предшествующему и вообще ко всей дореволюционной поэзии и драматургии Маяковского. Все они – результат расширения словесной базы, тематики, композиционных обновлений, создания новых жанров поэзии, а, главное, переход от панегириков Октябрю к разоблачению предательства Октября и его идеалов, истинность которых он отстаивал с тем большей убежденностью, чем более действительность искажала их. Кроме монументальных произведений – поэм, пьес, он создал сотни стихотворений, равноценных его стержневым творениям, среди них такие жемчужины, как "Солнце в гостях у Маяковского", "Товарищу Нетте – пароходу и человеку", "Люблю", "Тамара и Демон", "Христофор Колумб", "Юбилейное", "Разговор с фининспектором о поэзии", "Киев", "Ленинцы". Всего не перечислишь. Что после сказанного стоят утверждения Пастернака, а следом его биографа Быкова, что Маяковский после Октября 1917 г остановился в своем творческом развитии, повторял себя дореволюционного? Уже поэма-фантазия "150 000 000" была необычайной. Несмотря на то что восторженные отзывы на поэму Л. Троцкого, А. Луначарского, В. Брюсова, М. Цветаевой, отчасти, между прочим, и Пастернака "уравновесили" в какой-то степени опрометчивый неодобрительный отзыв Ленина на одно из провидческих творений Маяковского, я посчитал необходимым обратиться к отзыву исследователя поэмы, ни политически, ни литературно не ангажированного знатока творчества Маяковского – филолога и литературоведа В. Тренина. Пастернак, а следом его биограф Быков, утверждают, что Маяковский, собственно, кончился как поэт, тогда как В. Тренина более всего поражает неожиданное и почти полное обновление всей словесной, фразеологической, идиоматической, композиционной, ритмической, образной, тематической палитры Маяковского. Поэт еще до революции говорил, что следующую "вещь" он сделает, только "перешагнув через самого себя". Тренин пишет, что если мы сравним "150 000 000" даже с такими близкими по времени поэмами Маяковского, как "Война и м1р" (1916) и "Человек" (1917), то черты их различия выступят гораздо явственнее, чем черты сходства. Все дореволюционные поэмы Маяковского монологичны. В противоположность этим произведениям, "150 000 000" задумана и осуществлена как эпическая сказочная поэма. Роль автора ограничивается в ней ремарками по ходу действия и лирическими отступлениями. В двух первых частях поэмы дано символическое изображение русской революции, перерастающей в революцию мировую. Эти части написаны в плане высокой патетики. Здесь впервые появляется былинный образ Ивана, воплощающего революционную энергию русского народа – Ивана=России. Ради этого он вводит динамические зрительные образы, передающие движение революционной стихии:
…на митинг шли легионы огня,
шагая фонарными столбами.
…………………………………..
Мы пришли сквозь столицы,
сквозь тундры прорвались,
прошагали сквозь грязи и лужищи.
Мы пришли миллионы
миллионы трудящихся,
миллионы работающих и служащих. (2: 119–122)
В поэме сочетается патетика в передаче марша трудящихся и бичующая сатира в изображении буржуазного мира. В главе об Америке изменяется ритмическая установка и впервые возникает "кольцовский" размер. Изменяется и ритм, и стиль стихотворного повествования. Героическая патетика сменяется сказочной сатирой, основанной на гиперболических и гротескных образах:
То не солнце днем -
цилиндрище на нем
возвышается башней Сухаревой. (2: 134)
Эти образы близки к традиции народной поэзии – к былинам, где часты сравнения такого типа: и упала буйна голова на землю, как пивной котел.
О "Реквиеме", который завершает поэму, Тренин пишет, что он "по своей эмоциональной напряженности должен быть отнесен к числу высших достижений мировой поэзии". Я бы добавил: и к числу тех высших проявлений человеколюбия, сострадания и скорби, которых лишены были советские вожди.
Ну, а как в те же годы – с 1917 по1930 – "эволюционировал" Б.Л.? От чего к чему? Пастернак видел внешний и внутренний мир человека (себя самого) в весьма своеобразной, зеркальной "обратной перспективе" (не той, о которой писал П. Флоренский – от Бога к отдельному индивиду, а от себя самого к себе самому), как в стихотворении "Зеркало":
В трюмо испаряется чашка какао,
Качается тюль, и – прямой
Дорожкою в сад, в бурелом и хаос
К качелям бежит трюмо
………………………………………
Огромный сад тормошится в зале
В трюмо – и не бьет стекла!
…………………………………….
Огромный сад тормошится в зале,
Подносит к трюмо кулак,
Бежит на качели, ловит, салит,
Трясет – и не бьет стекла!1917
А вот что писал Пастернак в 1931 г, через год после гибели грузина Маяковского. Б.Л. приехал на Кавказ, в Грузию – в домен, можно сказать, Маяковского. Каким же и как Пастернак увидел Кавказ?
Кавказ был весь как на ладони
И весь как смятая постель…"Волны", 1931
(Согласитесь, это чисто зеркальное отражение. Сравните с пушкинскими, лермонтовскими и маяковскими картинами Кавказа.) Пастернак продолжает:
Туманный, не в своей тарелке,
Он правильно, как автомат,
Вздымал, как залпы перестрелки,
Злорадство ледяных громад."Волны"
Чем эти стихи Пастернака 1931 г. отличаются от его стихов 1917 г.? Решительно ничем. Никакой эволюции, обещанной Быковым. Все то же искажающее зеркальное отражение. Опять зеркало, трюмо, как в раннем стихотворении "Девочка".
Из сада, с качелей, с бухты-барахты
Вбегает ветка в трюмо!1917
Кавказ тоже вбежал в трюмо Б.Л. "с бухты-барахты". Но – стоп! Эволюция все-таки была. Пастернак и здесь, вдохновленный Кавказом, хотел опередить Маяковского. Горлан-главарь фактически отказался воспевать пятилетний план, а Пастернак на Кавказе "главарем загорланил":
О, если б нам подобный случай,
И из времен, как сквозь туман,
На нас смотрел такой же кручей
Наш день, наш генеральный план!"Волны"
Какой верноподданнический восторг! Маяковский отодвинул социализм в неведомую даль, а Пастернак, оспаривая его, воскликнул:
Ты рядом, даль социализма.
Ты скажешь – близь? – Средь тесноты,
Во имя жизни, где сошлись мы, -
Переправляй, но только ты.Ты куришься сквозь дым теорий,
Страна вне сплетен и клевет,
Как выход в свет и выход к морю,
И выход в Грузию из Млет.Ты – край, где женщины в Путивле
Зегзицами не плачут впредь,
И я всей правдой их счастливлю,
И ей не надо прочь смотреть."Волны"
Вспомнил "Слово о полку Игореве". Но как? Жена Игоря, сидя на городской стене Путивля плачет зегзицею о своем суженом, полоненном половцами. Пастернак противопоставил сталинский крестовый поход на крестьянство позорному походу князя Игоря на поганых, на хана Кончака. А следовало не противопоставить, а отождествить. Ибо это было написано тогда, когда, по слову Маяковского, истинный социализм стал бесконечно далеким будущим, когда сплетни и клевета опутали народ, когда десятки "князей Игорей" и их дружины стали добычею сталинских "половцев", когда женщины и в Путивле, да и по всей России, плакали по своим загубленным "погаными" мужьям, сыновьям, братьям, а часто и сами попадали в западни, расставленные по всей стране подручными "хана Кончака" – Сталина.
Как можно было, подобно Пастернаку, называть "правдой" "счастье" советских женщин, когда они были несчастны, как никогда ранее? Разве это не глумление над женщинами, над правдой жизни?! Получается, что не Маяковский, а Пастернак предал поэзию, "списывая" жизнь с ее отражений в кривых зеркалах своего сознания, отразивших изображение жизни в кривых зеркалах советской прессы.
Маяковский начал "за здравие" романтическому порыву революции, а кончил "за упокой" сталинской кровавой диктатуре. Пастернак, наоборот, начал "за упокой" Октябрю, равнодушно встретив весну надежд, а кончил "за здравие" могильному холоду "советизма" и маниакальному убийце и могильщику революции Сталину.