Во всем этом частично или исчерпывающе описанном в научной литературе обилии проявлений двойственности у Платонова меньше обращалось внимания на концепт/мотив числа два и его лексическое выражение – два, дважды, надвое, второй, вдвоем, вторично, пара. Статистическая обработка конкретных текстов выявляет существенное преобладание последних в ряду других чисел. Так, в романе "Чевенгур" слова с корневыми два-, втор-, и дво– в общей сложности употреблены 93 раза (43, 21 и 29 соответственно), что резко выделяет их по частотности на фоне корневых один-, одн- (56), три-, трет-, тро- (36), четыре и четв- (17), а также пять и пят(19). Относительно высокую частотность числа пять можно объяснить дистопическо-апокалиптической тематикой романа, впрочем, в известной мере и двойственностью тоже: второе пришествие упомянуто 8 раз. Между тем повести "Котлован" и "Джан" показывают аналогичное соотношение, а именно существенное преобладание числа два над всеми остальными числами.
Доминирование числа два в тексте, очевидно, в значительной мере универсально и обусловлено факторами нейрофизиологической природы человека говорящего. Между тем исследование специфической семантики мотива приводит к мысли, что значимость числа два в прозе Платонова определяется, кроме того, и глубинными свойствами поэтики мастера. Частотный анализ сочетаемости мотива с другими мотивами и ключевыми словами дает следующее распределение: наиболее часто мотив два выступает как числовой код людей, причем преимущественно женщин; акцентированы парные образы телесности; отмеченное числом два время (минуты, дни, годы, эпохи) доминирует над двоичностью пространства (иногда расколотого надвое). В особую группу выделяется соположенность числа два с конями (=всадниками), что указывает на отнесенность числа два к мотиву дороги, а следовательно – в контексте экзистенциальных доминант мотивики Платонова – имплицирован путь в загробный мир, фюнеральный код, смерть. Телесная парность маркирована у Платонова не только напрямую, но и посредством темы телесной аномалии. Ярким примером является мотив разрастания единичного до двоичного (опухоль мозга как вторая голова в СМ). Особенно ярко концепт двоичности выражен в тех случаях, когда в связи с образами телесности (ноги, руки, грудь, глаза и т. п.) речь идет об усеченной парности: "…умер лет шесть тому назад, от него осталась одна штанина" Д 403; "Крест – тоже человек, – вспоминал прочий, – но отчего он на одной ноге, у человека же две?" Ч 290. Производное от телесной парности – парность душа/тело, приводящая к метафизической двоичности: ср. уже приводившееся выше: "Но в человеке еще живет маленький зритель…" Ч 102, а также: "…стал искать кого-то в этом незнакомом месте, кто его услышит и явится к нему – как будто за каждым человеком ходит его неустанный помощник и только и ждет, когда наступит последнее отчаяние, чтобы показаться…" Д 411.
Таким образом становится очевидным, что мотив числа два у Платонова отмечен преимущественно телесной семантикой и отнесен к обеим частям оппозиции жизнь/смерть с акцентом на втором члене – смерти, причем в платоновском мире телесная смерть равноценна возрастанию жизни душевной. На этом основании можно утверждать, что в концепте двойственности у Платонова проявляется категория одушевленности.
Антропоморфность (=одушевленность) числа два у Платонова позволяет рассматривать его как мотивный эквивалент почти утраченной в современном русском языке категории двойственного числа, как его эхо, след. Например, во фразе "Ксеня сидела со страхом и удивлением, разноцветные глаза ее смотрели мучительно, как двое близких и незнакомых между собой людей" (Д-386) единство-двоичность глаз выступает в расподобленно-метонимической форме (глаз=человек). Опрокидывание синтактики (в частности, грамматических категорий) на ось семантики составляет характерную черту поэтики Платонова. Телесность платоновской парности соответствует свойственной многим архаическим культурам экспликации внутреннего телесного опыта на внешний мир.
Одним из косвенных свидетельств реликта двойственного числа, его пралогики в мотивике Платонова является излюбленный им мотив половины, что выражено в относительно высокой частотности имен и предикатов с частицей пол– (около 20 в "Чевенгуре"). Помимо семантически стертых образов половины, таких как полдень, полночь, полуоткрытый и т. п., к этой группе относятся и неологизмы типа полубаба или полугад ("Женщина без революции – одна полубаба, по таким я не тоскую…" Ч 342; "Иди скорее, полугад!" Ч 260], а также необычные предикаты, например, полуусопший, полузасыпанный, полубелый, получерный: "Над головой полуусопшего уже несколько недель горела лампада". К 503; "Он проснулся во тьме, полузасыпанный песком". Д 421; "Тебя полубелые обидели". Ч 208. Двойственности как половинности соответствуют андрогинные персонажи Платонова (например, Никита Фирсов из рассказа "Река Потудань", а также гомосексуальная тема в рассказе "Мусорный ветер" и повести "Эпифанские шлюзы"). Характерно, что концепт числа два часто соположен с мотивом половины: "…меня капитал пополам сократил. А нет ли между вами двумя одного Никиты?" К 464. Двойственностью как раздвоенностью наделен и – наряду с семантикой его имени – герой романа "Чевенгур" Саша Дванов.
Двоичность часто семантизирована у Платонова не только как разделенность, но и как полнота. Знаменитая идея философа Платона – идея соединенных половинок как лежащая в основании мира любовь, слияние близких душ – писателю Платонову была близка. Полнота как двоичность в идее взаимодополняющих частей монады мы находим в мифопоэтическом описании мира, где число два – это "первичная монада, защищающая человека от небытия". Этимологическая связь половины с полнотой в русском языке очевидна. Можно сказать, что в мотиве двоичности Платонов восстанавливает древнюю идею полноты в ее разъединяюще-объединяющей функции. В традиции русской культуры двойственность как полнота выражена в идейном комплексе, связанном с Борисом и Глебом. В плане мотивной валентности эта связь улавливается в выраженной частотности сочетания мотивов два и половина в пределах одной синтагмы: "Когда нашли и приладили два места, то подул полуночный ветер – это обрадовало Чепурного". Ч 245.
Известно, что, числовая символика полноты в архаических представлениях кодируется сочетанием 2 и 3 (или 3 и 4, где 4 производно от 2) – это дуально-тетральное счистение как горизонтально-вертикальное пространственное членение мира. Такому сочетанию тоже немало примеров у Платонова, где часто соположены два этих числа – 2+3 ("Сафронов знал, что социализм – это дело научное, и произносил слова так же логично и научно, давая им для прочности два смысла – основной и запасной, как всякому материалу. Все трое уже достигли барака и вошли в него". К 464; "…внутри одного дувана стояло три ишака, не считая еще двух верблюдов". Д 462; "Теперь в народе осталось всего двое детей – Айдым и еще небольшая девочка, рожденная случайно три года назад, когда в народ пришел какой-то человек из песков и, пожив с полгода, ушел дальше, оставив свою плоть в Гюзель, вдове разбойника из района Старого Ургенча". Д 420; "Дванов бежал с двумя наганами, другой он взял у убитого командира отряда. За ним гнались трое всадников…". Ч 370; "На дворе закричали еще два петуха. "Значит, три птицы у нас есть, – подсчитал Чепурный, – и одна голова скотины"". Ч 237). Мотив числа четыре в данном контексте мы рассматриваем как модификацию все той же двойки. Его удвоение сродни близости мотива два к мотиву половины.