* * *
Конец 20-х – начало 30-х годов в творчестве Андрея Платонова характеризуется сдвигом внутри констелляции дух-тело. Утопическая даль начинает все чаще описываться в метафорах плоти. На смену прекрасному далекому приходит гротескная телесность близкого, полярности сближаются. Сдвоенность близкого и далекого находит выражение в характерном для мастера принципе оксюморона, который описывает пик экзистенциальной напряженности. Столкновению близкого и далекого в его амбивалентном звучании посвящен рассказ "Фро", в свое время исс ледованный А. К. Жолковским. Компьютерная обработка текста романа "Чевенгур" в плане частотности мотивов и их сочетаемости дает интересные дополнительные данные. Аналогию поэтике близкого/далекого у Тышлера, лежащей в сфере соединения масштабов и противопоставленности композиционных планов, в прозе Платонова можно усмотреть в наложении коннотаций близкого и дальнего, а также в разрушении семантических стереотипов противопоставления, ведущем к гротескной инверсии значений.
Среди наиболее частотных мотивных групп в прозе Платонова выделяются: даль и близь в значении полнота космоса; асимметрия: близкий как ближний в плане телесности, но в евангельском смысле (тоже полнота описания); даль как описание не пространства, а времени: даль как длительность; даль в связи со значением забытье, близь – с памятью; даль как чужое (традиционно); даль в сочетании со зрением (даль как предмет разглядывания, созерцаемость дали); даль в сочетании с концептом пути; даль как преодоление телесности; близкое как телесное. Остановимся на мотивике близкое/далекое подробнее. Начнем со второго члена.
В соответствии с общим замыслом и сюжетом романа, дальнее прежде всего маркирует в "Чевенгуре" все позитивное – чистое, светлое, просторное, то есть реализует утопическую проекцию. Даль в этом качестве выступает в сочетании с такими мотивами, как социализм, небо, Бог: "Сторож курил и спокойно глядел дальше – в бога он от частых богослужений не верил". Ч 19; "…он бы сразу убежал <…> искать социализм вдалеке". Ч 111; "Недавно Сербинов возвратился с обследования социалистического строительства в далеких открытых равнинах Советской страны". Ч 323; "…заря не свеча, а великое небо, где на далеких тайных звездах скрыто благородное и могучее будущее человечества". Ч 131. Характерно, что, даже наделяя порой социализм значением близкого, писатель использует все тот же корень даль-: "Он оглядел Копенкина, ехавшего со спокойным духом и ровной верой в летнюю недалекую страну социализма". Ч 145. В том же ряду у Платонова стоят море ("…родственники Кирея были далеко – на Дальнем Востоке, на берегу Тихого океана, почти на конце земли, откуда начиналось небо…" Ч 288) и город, по отношению к которым далекое выступает почти непременным предикатом или в составе единой синтагмы ("Там дожди были? – спросил Саша о далеком городе". Ч 35; "Чепурный <…> увидел другой Чевенгур: открытый прохладный город, освещенный светом еще далекого солнца". Ч 237]. Такого рода даль – притягательная мечта: она зовет, манит человека ("Как и каждого человека, его влекла даль земли, будто все далекие и невидимые вещи скучали по нем и звали его". Ч 70), и тот пускается в путь.
Дорога и даль связаны у Платонова в одно неразрывное целое, реализуя клишированный параллелизм тавтологического типа – атрибут народной песни и карточного гаданья дорога дальняя: "Вагон, вероятно, перевез много красногвардейцев, тосковавших в дальних дорогах". Ч 70; "Во сне он увидел <…> еле колеблющееся пространство и вдаль уходила пустая дорога". Ч 82; "Пешеход взглянул на всадников глазами, отуманенными дальней дорогой". Ч 116; "Алексей Алексеевич говорил, что есть ровная степь и по той степи идут люди, ищущие своего существования вдалеке; дорога им дальняя, из родного дома они ничего, кроме своего тела, не берут". Ч 190. В целом слово дорога в связи с далью в составе одного предложения или короткой синтагмы встречается в романе 23 раза, из них словосочетание дорога дальняя – 7 раз (!). Устремленность вдаль, преодоление пространства ради достижения далекого нездешнего – естественный модус преобразователей Чевенгура, их путь равнозначен пути далекого солнца, которое они стремятся приручить на благо нового общества: "Пиюся глянул в остальную даль – куда пойдет солнце: не помешает ли что-нибудь его ходу…" Ч 239. Дорога вдаль обнажает горизонт, и невидимое становится видимым, открывается вид на идеальное, путь в мир тонкой материи, ибо коммунизм – это движение вдаль: "Не зная букв и книг, Луй убедился, что коммунизм должен быть непрерывным движением людей в даль земли". Ч 202. Даль открывается человеку в Чевенгуре как последняя полнота, как космическое единение низа и верха, мифологический брак земли и неба: "Как конец миру, вставал дальний тихий горизонт, где небо касается земли, а человек человека". Ч 134]. Подобно знаменитому гоголевскому "Вдруг стало видно ясно во все концы" (рассказ "Колдун"), у Платонова звучит тема прозрения в плане постижения пространства как особого, духовно высокого опыта: "Здесь похоже на англо-индийский телеграф – тоже далеко видно и чистое место!" Ч 306.
Ближнее и дальнее нередко встречаются друг с другом в "Чевенгуре" как противоположности: "Лишь бы бедность поблизости была, а где-нибудь подальше – белая гвардия…" Ч 180; "Чепурный же стоял и не видел надобности в одном далеком человеке, когда есть близко множество людей и товарищей". Ч 309. Однако чаще всего они сосуществуют на правах дополнительного распределения, нарушая естественную логику пространственно-временных связей: "…вдруг раздался невдалеке мощный топот коня: это Копенкин <…> бросился на далекий экипаж встречать друга или поражать врага". Ч 343. Близкое часто обозначено как телесное и женское: "…все спящие чевенгурцы вынуждены были одушевлять близких людей и предметы, чтобы как-нибудь размножать и облегчать свою набирающуюся, спертую в теле жизнь". Ч 316; "…классовую же ласку Чепурный чувствовал как близкое увлечение пролетарским однородным человеком". Ч 243]. С далью связана боль расставания с близкими людьми ("Он не любил успешных или счастливых людей, потому что они всегда уходят на свежие, далекие места жизни и оставляют своих близких одинокими". Ч 331), и это – лирический модус сопряжения крайностей.
Даль как идеальное и близкое как телесное – вполне обычны, ожидаемы, стереотипны. Нетривиальным вместе с тем является у Платонова весьма частое сближение мотивов дальнее и тело – как семантически, так и в формальном соположении лексем в рамках единой синтагмы, при этом акцентируется низовое и женское: "…по той степи идут люди, ищущие своего существования вдалеке; дорога им дальняя, а из родного дома они ничего, кроме своего тела, не берут". Ч 190; "По вечерам прочие водили женщин на далекие места реки и там мыли их". Ч 365. На этом основано как противопоставление далекого близкому, так и их тождество: "Хотя в Чевенгуре было тепло и пахло товарищеским духом, Копенкин <…> чувствовал себя печальным и сердце его тянуло ехать куда-то дальше". Ч 192; "Три человека отправились вдаль – среди теплоты чевенгурских строений". Ч 209; "…небось тогда я тебе дальней была, что в больное нутрё поближе лез!" Ч 298. Идеальная сущность дальнего в телесном коде реализуется как сексуальное начало: "Машинист понес в даль отвлеченных слов о каких-то женщинах <…> он знал, что женщин можно любить особо и издали" Ч 29; "Ты хамка, – сказал Карпий Агапке. – Я люблю женщин дальних". Ч 29 8. Телу и сексуальности эквивалентна по Платонову и трава – это стихийное, земное, плотское творение, природа, которая тоже причастна дальнему (даль+тело+трава): "Прошка уходил все дальше, и все жалостней становилось его мелкое тело в окружении улегшейся огромной природы". Ч 53; "Здесь у вас хорошо – тихо, отовсюду далеко, везде трава растет". Ч 300.
Помимо эротической темы, близость дальнего прослеживается в соположении мотивов близости и коммунизма: "Чепурный безмолвно наблюдал солнце, степь и Чевенгур и ощущал волнение близкого коммунизма". Ч 227; "Наверное, уже весь мир, вся буржуазная стихия знала, что в Чевенгуре появился коммунизм, и теперь тем более окружающая опасность близка". Ч 243; "У вас в Чевенгуре весь коммунизм сейчас в темном месте – близ бабы и мальчугана". Ч 287. Подобное соположение, учитывая коннотированность коммунизма (и Ленина как его эквивалента) одновременно и ближним, и дальним ("…есть далекое тайное место, где-то близ Москвы или на Валдайских горах, <…> называемое Кремлем, там сидит Ленин при лампе, думает, не спит и пишет". Ч 243), выступает как оксюморон, как наложение друг на друга частей оппозиции.