(An Anatomy of the World. The First Anniversary. 205–218)
[Новая же философия все поставила под сомнение,/ Элемент огня изгнан со своего места,/ Солнце и земля затерялись <в мироздании> и никакая мудрость/ Не может подсказать человеку, в каком направлении <устремить свой взгляд, чтобы> их найти./ Человек свободно исповедует, что мир этот – в прошлом,/ Коли <в движении> планет и на Небосводе/ явлено столь много нового; понятно, что тем/ Мир вновь раздроблен до атомов./ Все распалось, все связи,/ Все, что питало, что служило узами;/ Владыка, подданный, отец, сын – эти <отношения> преданы забвению,/ Ибо каждый про себя думает,/ Что он – Феникс, а значит,/ Подобного ему нет, он лишь один такой].
В этом фрагменте донновской поэмы, написанной как траурный плач по умершей юной Элизабет Друри – дочери одного из патронов Донна, мы видим, как противоречия космологии, вспышка сверхновой, открытия Тихо Браге и Джона Ди становятся поводом для мучительной рефлексии. Это смятение рассудка перед физической огромностью мира и неясностью мироустройства порождало свойственное всей культуре рубежа XVI–XVII веков недоверие к чисто физическим и эмпирическим проявлениям бытия, утверждая своего рода приват мысли над материей, умопостигаемого над физически сущим – ибо только на этих путях рассудок мог избежать конфликта, чреватого безумием.
Характерным образом, Роберт Фладд в своем трактате "Utrisque cosmi", пытаясь продемонстрировать ложность теории Коперника, прибегает не к доказательству, отталкивающемуся от некого эмпирического опыта, но к логической аналогии, иллюстрируемой рисунком, на котором двое работников с неимоверным усилием пытаются вращать жернов, используя для этого ось, что проходит через его центр, в то время как другой такой же жернов с легкостью приводится в движение одним-единственным работником, задающим вращательный момент ободу. По Фладду, Перводвигателю или Создателю проще вращать колесо небесной сферы, передавая усилие его ободу – нежели приводить всю machina mundi в движение из центра, коим оппоненты Фладда полагали Солнце.
Robert Fludd. Utrisque cosnm… Oppenheim, 1617
Но почти тот же тип мышления мы встречаем в "Гамлете" – доказательство Клавдиева братоубийства принц ищет не в эмпирической данности придворного быта Эльсинора, но – в бесконечных построениях своего сознания, в играх и уловках рассудка, а потом затевает историю с постановкой "Мышеловки" – идеальной аналогией, призванной стать последним доказательством вины короля.
Привлечение аналогии в качестве "очевидного доказательства" в принципе характерно для мышления XVI–XVII вв… В частности, у Уолтера Рэли, одного из образованнейших и самых скептичных умов елизаветинской Англии, мы встречаем следующее рассуждение о влиянии звезд на земные дела: "И если не можем мы отрицать того, что Господь даровал родникам и источникам и хладной земле, растениям и камням, минералам и даже испражнениям живых существ способность воздействовать тем или иным образом, почему же лишаем мы звезды, чье сияние столь прекрасно, присущей им силы? Видя, сколь многи они числом, сколь исполнены красоты и величия, разве можем мы помыслить, что в кладовых Его мудрости, бесконечной и неизмеримой, не нашлось для каждой звезды особой силы, когда всякая травинка, растение, плод и цветок, что украшают земной лик, таковую силу имеют? Но как растения и злаки были сотворены не только затем, чтобы украсить землю, скрыв и оттенив ее припорошенный пылью лик, а во имя нужд человека и прочих тварей, чтобы служить им пищей и целебным средством, так и неисчислимые, исполненные славы тела, что мы видим на небосводе, призваны не только украшать небо, но быть инструментом Божественного провидения. И Ориген в рассуждении на стих "да будут светила на тверди небесной" (Быт. 1, 14) указывает нам: звезды есть не причины явлений, а подобны открытой книге, где содержится и записано все, что произойдет; однако это книга непостижима для мудрости человеческой".
Базель, 1543. Andreas Vesalius. De humani corporis fabrica libri septem. Basel: Ex Officina Joannis Oporini, 1543
Это представление о небосводе как "звездной книге", подобной Книге жизни, выразил Уильям Хаббингтон в стихотворении, написанном как медитация на стих псалма Давида "ночь ночи открывает знание" (Пс. 18, 3):
WHEN I survay the bright
Coelestiall spheare:
So rich with jewels hung, that night
Doth like an Aethiop bride appeare.My soule her wings doth spread
And heaven-ward flies,
Th'Almighty's Mysteries to read
In the large volumes of the skies.For the bright firmament
Shootes forth no flame
So silent, but is eloquent
In speaking the Creators name.No unregarded star
Contracts its light
Into so small a Charactar,
Remov'd far from our humane sight:But if we stedfast looke,
We shall discerne
In it as in some holy booke,
How man may heavenly knowledge learne.Thus those Coelestiall fires,
Though seeming mute,
The fallacie of our desires
And all the pride of life confute.For they have watcht since first
The World had birth:
And found sinne in it selfe accurst,
And nothing permanent on earth.[Когда я озираю сияющую/ Небесную сферу/ Столь богато украшенная ожерельями, ночь/ Выглядит подобно эфиопской невесте,// Моя душа расправляет крылья/ И летит к небесам,/ Чтобы читать Тайны Всемогущего/ В этих огромных небесных томах.// Ибо озаренный сиянием небесный свод/ Не просто полыхает огнями/ В молчании, но красноречиво/ Произносит имя Создавшего его.// Нет ни одной звездочки/ Что не изливала бы свой свет/ Как мельчайшая буква,/ Столь удаленная от людского взора:// Но если мы пристально всмотримся,/ Мы распознаем/ В ней, как в некой священной книге,/ Как может человек причаститься небесному знанию…// Так эти небесные огни,/ Хотя кажутся безмолвными,/ Повергают во прах всю ложь наших желаний/ И всю гордость жизни.// Ибо они смотрят <вниз> с тех пор,/ Как рожден этот мир:/ И видят, как грех проклят в самом себе,/ И нет ничего постоянного на земле.]
Восхищение могуществом человеческой мысли и смятение, вызванное сознанием слабости человека перед лицом обстоятельств – два полюса духовных измерений эпохи, определивших те "силовые линии", внутри которых развертывалась культура рубежа XVI–XVII вв. Эту интонацию легко расслышать в словах Донна о Копернике и Галилее, которые "призвали иные миры – звезды – спуститься к ним и дать им отчет о себе", однако у того же Донна найдем мы и исполненный горечи пассаж, где сказано: "наши создания – это наши мысли, они родились великанами: они простерлись с Востока до Запада, от земли до неба, они не только вмещают в себя Океан и все земли, они охватывают Солнце и Небесную твердь; нет ничего, что не вместила бы моя мысль, нет ничего, что не могла бы она в себя вобрать. Неизъяснимая тайна; я, их создатель, томлюсь в плену, я прикован к одру болезни, тогда как любое из моих созданий, из мыслей моих, пребывает рядом с Солнцем, воспаряет превыше Солнца, обгоняет Светило и пересекает путь Солнечный, и шага одного им на то достаточно".