Явившись в Средние века "Иероглифика" Гораполлона, потрясла европейские умы и легла в основу алхимического и розенкрейцерского символизма. Вдохновленный ею Альбрехт Дюрер создал серию гравюр. Художники и ученые мужи позднего Ренессанса любили интерпретировать иероглифы. Манускрипт Гораполлона на протяжении следующих полутора веков оставался самым понятным и доступным – и в то же время наиболее спорным – источником знания по символам и их значениям. Даже открытие того, что текст содержит слова и символы из греческих и латинских источников, не уменьшило его авторитета. Тридцать изданий после первого выпуска греческого текста (1505 год) подтвердили его ценность. Иными словами, эта аскетическая и маленькая книга стала фундаментом, на котором воздвигались претенциозные труды поэзии и философии, искусства и архитектуры. Человек, желающий понять, почему банальные на вид символы и аллегории очаровывали самых лучших мыслителей, художников и писателей Запада, может многое узнать из текста Гораполлона и того материала, который был собран в этой книге.
Содержание:
Гора-египтянина, сына Аполлона Иероглифика, которую сам он изложил на египетском языке, перевел же на греческое наречие Филипп 1
Предисловие к русскому изданию 1
От автора 1
Книга Первая 8
Книга Вторая 13
Приложение I. Отрывки из работ древних авторов, связанных с египетскими иероглифами 16
Примечания 20
Гораполлон
Иероглифика
Гора-египтянина, сына Аполлона Иероглифика, которую сам он изложил на египетском языке, перевел же на греческое наречие Филипп
"Нужно правильно переводить таких авторов, которые лишь представляют нам материал; но опасно не точно передать слог тех авторов, которые придают грацию и изящество языку".
Монтень
Предисловие к русскому изданию
Античный манускрипт "Иероглифика" предположительно написан египетским магом Гораполлоном Нильским в IV веке н. э. Он является антологией примерно двух сотен "иероглифов" (аллегорических эмблем), используемых в надписях гробниц фараонов для обозначения природных и моральных аспектов мира. Переведенный в 1505 году на греческий язык, этот труд фундаментально пополнил западную иконографию XVI–XIX веков. В нем говорится не только о том, как в древности символизировались различные типы естественных феноменов, эмоций, достоинств, философских концепций и человеческих качеств, но также объясняется, почему, например, Вселенная изображалась змеей, проглотившей свой хвост; отчего сыновняя привязанность обозначалась аистом; образование – небесами, роняющими росу; а составитель гороскопов – человеком, поедающим песочные часы.
После публикации на греческом языке "Иероглифика" распространилась по свету в многочисленных переводах и изданиях – многие из них предлагали красивые рисунки и тщательно выверенные комментарии. Иллюстрации к этому изданию были нарисованы Альбрехтом Дюрером на оборотных сторонах страниц с латинским переводом, который сделал его друг Пиркхаймер.
Профессор Боэс исследует влияние "Иероглифики" на европейскую культуру и перечисляет причины, стоявшие за возрождением интереса к символизму в XVI веке.
"Текучий язык, стимулирующее и провоцирующее мышление… являются очевидными достоинствами этой маленькой книги, которая стала неоценимым источником информации для всех, кто изучает символизм Ренессанса" – пишет профессор Джордж Майлонас.
"Ссылки профессора Боэса на теорию понятной красоты Плотина, на платонизм и рассуждения людей, подобных Пико делла Мирандола и Леону Эбри, являются моделью ясного и бесстрастного анализа", – заявляет авторитетный журнал "Психология".
Под конец жизни Джордж Боэс был профессором истории в университете Джона Хопкинса. Он описал себя во введении не как "эллиниста и египтолога, а как историка идей и вкусов".
От автора
Я хотел бы пояснить читающей публике те причины, которые заставили меня перевести на английский язык такое невразумительное по содержанию и сомнительное по подлинности произведение, как "Иероглифика Гораполлона". Египтологи давно перестали искать в этой книге объяснения, пригодные для толкования иероглифов, хотя за последнее десятилетие им был предложен французский перевод и новое переиздание греческого текста, подготовленное Сбордоном – причем обе работы снабжены подробными и длинными комментариями. К сожалению, ни одна из них не адаптирована для нужд иконологов. С тех пор как члены Варбургского университета обосновались в Лондоне, а доктора Пановски и Уинд начали публиковать свои труды на английском языке, иконология, как наука, завоевала огромное число почитателей. Я намеренно ссылаюсь на этих ученых, потому что мой перевод и комментарии в основном предназначены для тех, кто изучает греческую литературу и египетскую культуру.
Поставив себе такую цель, я воспользовался изданием 1727 года и комментариями к нему: "Horafollinis Hierogtyphica/Craece et latine/ cum integris observatio-nibus et notis/ feann Merceri et David. Hoeschelii/ etselectis/ Nicolai Causstm/ curante/ Joanne Cornetio de Pauw/ quisuas observationes addidit/ Trajecti ad Rhenum[Utrecht]… Меня больше интересовало, как Гораполлон звучал для людей XVI–XVII веков, а не как его воспринимает современный человек. Мое отношение может показаться вам глупым педантизмом, но следует учесть, что ученые, изучавшие иероглифы в те дни, имели только этот несовершенный текст. Однако работать с ним было непросто – он изобиловал пробелами, искажениями и откровенной чепухой. Поэтому мне пришлось обратиться к изданию Сбордона (1940) и сравнить мой перевод с французской версией Ван де Волла и Вергота. Наверное, нужно отметить, что эти бельгийские ученые (как и первый английский переводчик Кори) считали манускрипт Гораполлона документом, имеющим ценность для египтологии.
Я не египтолог и не эллинист, а скорее историк идей и вкусов. Меня не интересовали догадки об авторстве и дате возникновения текста. Я часто уклонялся от вопросов, которые мои коллеги и знатоки постклассической литературы находили актуальными и важными. Время от времени мне хотелось поддаться искушению и перейти от главной темы в области, в которых я не являлся специалистом.
Если такому соблазну нельзя было противиться, я консультировался с коллегами и лишь затем выражал свое мнение. Поэтому спешу поблагодарить таких замечательных людей, как доктора Джона Деирмида за помощь с трудными пассажами; доктора Дона Айлиена за редкие книги из его личной библиотеки; доктора У. Альбригта за информацию о подлинности некоторых египетских слов.
Я также выражаю благодарность доктору Эрвину Пановски за поддержку моей работы в период, когда она казалась мне невозможной. К сожалению, я завершил перевод немногим раньше, чем Журнал Варбургского и Кортэйлского университетов опубликовал замечательную статью, перекрывающую тему моего введения. Я имею в виду "Символизм иконографии" Г. Гомбрича – монографию, которая подтверждает влияние Фикино на интерпретацию оригинального манускрипта.
Джордж Боэс,
университет Джонса Хопкинса,
1946–1949 годы
Введение
Искусство и науки XVI века проявляли удивительный интерес к эмблемам, символам и аллегориям. Рисунки, которые прежде рассматривались, как иллюстрации мифов и библейских легенд, вдруг начали нагружаться скрытым смыслом, который мог расшифровать только опытный иконолог. Сейчас мы знаем, как следует воспринимать картины и скульптуры периода Ренессанса; мы знаем, что человек, незнакомый с аллегорическим мировоззрением, увидит в них лишь часть того, что выражали эти произведения искусств. То же самое происходило и в литературе: ее наполняли причудливые образы, а простое и буквальное выражение идей казалось скудным и вульгарным. Стиль превратился в шифр, жест – в ритуал. Это было время загадок и девизов – время, когда даже музыка и танец, потеряв примитивную наивность, стали языком для упражнений в софистике.