Тут нужен был "пушкинский мускул" – "мускул полета, бега, борьбы" "на кашалотьей туше судьбы".
Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит -
Летят за днями дни, и каждый день уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить, и глядь – как раз умрем.
(Смена ведущих)
Третий ведущий :
Год 1836 – последний год жизни А. Пушкина. Это был горький год. Мать – Надежда Осиповна – опасно больна. Денежные дела плохи, как никогда.
Четвертый ведущий :
Когда-то А. Пушкин вдоволь позубоскалил на предмет российских доморощенных журналистов, "не знающих более, за что приняться, да ни к чему более и не способных, кроме как издавать журнал". Вольно ж тогда было шутить.
Третий ведущий :
– Господи боже мой, вот уж четвертый месяц живу в Петербурге, таскаюсь по всем передним, а до сих пор не могу получить места.
Четвертый ведущий :
– Да… Знаешь ли что? Издай альманах.
Третий ведущий :
– Как так?
Четвертый ведущий :
– А вот как: выпроси у наших литераторов по нескольку пьес, кое-что перепечатай сам. Выдумай заглавие, закажи в долг виньетку да и тисни с богом.
Третий ведущий :
Теперь же самому Пушкину приходилось думать, как с помощью журнала выпутаться из долгов.
Четвертый ведущий :
– Журнал? А в самом деле, почему бы и нет?
На это скажут мне с улыбкою неверной:
– Смотрите: вы поэт уклонный, лицемерный,
Вы нас морочите – вам слава не нужна,
Смешной и суетной вам кажется она,
Зачем вы пишете?
– Я? Для себя!
– За что же
Печатаете вы?
Третий ведущий :
Из письма А. Пушкина к П. Нащокину: "Мой любезный Павел Воинович, я не писал тебе, потому что был в ссоре с московскою почтою. Болезнь матери моей заставила меня воротиться в город. Думаю побывать в Москве, коли не околею по дороге. Есть ли у тебя угол для меня? То-то бы наболтались! А здесь не с кем. Денежные мои обстоятельства плохи, я принужден был приняться за журнал. Не ведаю, как еще пойдет".
Четвертый ведущий :
Журнал не пошел. Цензурный комитет поставил, кажется, целью не пропускать ни одного сколько-нибудь животрепещущего материала, да и сам А. Пушкин очень скоро потерял интерес к своему детищу. Звание журналиста, альманашника претило ему: оно ставило его в один ряд с Н. Полевым и Ф. Булгариным – предметами вечных насмешек Пушкина. Это было унизительно. Оставалось одно – иронизировать над собой.
Девятый чтец (Из частного письма А. С. Пушкина):
"Вижу, что непременно нужно иметь мне 80 000 дохода. И буду их иметь. Недаром же пустился в журналистскую спекуляцию, а ведь это все равно, что золотарство: очищать русскую литературу есть чистить нужники и зависеть от полиции.
…К. Брюллов сейчас от меня. Едет в Петербург, скрепя сердце: боится климата и неволи. Я стараюсь его утешить и ободрить, а между тем у меня самого душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист. Мордвинов будет на меня смотреть, как на Фаддея Булгарина, как на шпиона; черт догадал меня родиться в России с душой и с талантом. Весело, нечего сказать".
Третий ведущий :
"А. Пушкин на веку своем написал несколько острых и бойких журналистских статей, но журнальное дело было не его делом. Журналист – поставщик и слуга публики. А Пушкин не мог быть ничьим слугой. Он принялся за журнал вовсе не из литературных видов, а из-за экономических. Думал, что совладает с журнальным предприятием не хуже другого. Не боги же обжигают горшки. Нет, не боги, а горшечники. Но он именно не был горшечником. Он ошибся и обчелся и в литературном, и в денежном отношении". (П. А. Вяземский)
Четвертый ведущий :
"Современник" продавался хуже некуда. В. Белинский ругал журнал, говорил о падении таланта А. Пушкина. С нелестным отзывом о "Современнике" выступил и кумир юности поэта – П. Чаадаев.
Третий ведущий :
Между тем деньги, полученные за первую книжку, пошли на уплату неотложных долгов, в том числе на покрытие расходов, связанных с похоронами Надежды Осиповны. Кредиторы атаковали беспрестанно.
Четвертый ведущий :
И все же не это занимало больше всего мысли Пушкина. История с Жоржем Дантесом продолжалась и, кажется, близилась к развязке.
(Перед началом следующей сцены желательна инсценировка бала пушкинских времен, включающая исполнение мазурки Н. Н. Гончаровой с Ж. Дантесом)
Третий ведущий :
Наталья Николаевна Гончарова… Жена, "женка" А. Пушкина – его мадонна, его смертная мука, смертная боль. Спустя восемь лет после смерти поэта вышла замуж за Ланского.
Четвертый ведущий :
К Наталии Николаевне Марина Цветаева относилась недвусмысленно: "Было в ней одно: красавица, только красавица, просто красавица". Это определение в устах М. Цветаевой звучало и как приговор: виновна, и как оправдание: без вины, ибо от "просто красавицы" можно ли было ожидать возвышенности ума и тонкости чувств?
Десятый чтец (стихотворение "Счастие или грусть…"):
Счастие или грусть -
Ничего не знать наизусть,
В пышной тальме катать бобровой,
Сердце Пушкина теребить в руках,
И прослыть в веках -
Длиннобровой,
Ни к кому не суровой -
Гончаровой.
Сон или смертный грех -
Быть как шелк, как пух, как мех,
И, не слыша стиха литого,
Процветать себе без морщин на лбу,
Если грустно – кусать губу
И потом, в гробу,
Вспоминать – Ланского.
Третий ведущий :
В одном из своих эссе М. Цветаева трактует брак А. Пушкина с Н. Гончаровой как исполнение судьбы. Она пишет: "Гончарову, не любившую, он взял уже с Дантесом in dem Kauf в придачу, то есть с собственной смертью".
Четвертый ведущий :
О том, как это было, рассказывают люди, близко знавшие А. Пушкина и его жену.
Одиннадцатый чтец :
Из письма С. Н. Карамзиной А. Н. Карамзину, 19 сентября 1836 г.: "В среду мы отдыхали и приводили в порядок дом, чтобы на другой день, день моего ангела, принять множество гостей из города. Среди гостей были Пушкин с женой и ее сестрами, Дантес, Голицын и другие. Бал получился настоящий и очень веселый, если судить по лицам гостей, всех, за исключением Пушкина. Его блуждающий, рассеянный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливался лишь на Наталье Николаевне и на Дантесе, который издали бросал нарочито долгие, нежные взгляды на Натали и который все-таки танцевал с ней мазурку. Пушкин стоял напротив них в дверях, молчаливый, бледный и угрожающий. Боже мой, как все это глупо".
Двенадцатый чтец :
"Еще за месяц или полтора до рокового дня Пушкин, преследуемый анонимными письмами, послал Дантесу вызов на поединок. Названый отец Дантеса, старик Геккерн, не замедлил принять меры. Я встретился с ним на Невском, и он стал рассказывать мне горестное свое положение: говорил, что всю жизнь свою он только и думал, как бы устроить судьбу своего питомца, что теперь, когда ему удалось перевести его в Петербург, вдруг приходится расстаться с ним; потому что, каков бы ни был исход дуэли, разлука несомненна.
Он передавал мне, что желает сроку две недели для устройства дел, и просил меня помочь ему. Я отказал. Но Жуковского старик разжалобил: при его посредничестве Пушкин согласился ждать две недели.
История разгласилась по городу. Барон Геккерн с сыном прибегли к следующей уловке. Старик объявил, будто сын признался ему в своей страстной любви к сестре Натальи Николаевны, Катерине Николаевне Гончаровой, будто эта любовь заставляла его так часто посещать дом Пушкиных. Для самолюбия Пушкина дело улаживалось как нельзя лучше: стреляться ему было уже не из чего, а в городе все могли понять, что француз женится из трусости". (Из рассказа Петра Андреевича Вяземского П. И. Бартеневу)
Тринадцатый чтец :
А. С. Пушкин – В. А. Соллогубу, 17 ноября 1836 г.: "Я вызвал господина Н. Геккерна на дуэль, и он принял вызов, не входя ни в какие объяснения. И я же прошу теперь господ свидетелей этого дела соблаговолить рассматривать этот вызов как не имевший места, узнав из толков в обществе, что господин Жорж Геккерн решил объявить о своем намерении жениться на мадемуазель Гончаровой".
Одиннадцатый чтец :
"Мы застали у Катрин Тургенева, Виельгорского и Дантеса со своей невестой, которая завтра станет его женой. Ведь завтра, в воскресенье, состоится эта удивительная свадьба; Александр и Вольдемар будут шаферами, а Пушкин проиграет несколько пари, потому что он, изволите видеть, бился об заклад, что эта свадьба – один обман и никогда не состоится". (С. Н. Карамзина – А. Н. Карамзину, 9 января 1837 г.)
Третий ведущий :
Свадьбу играли в первой половине января. Друзья А. Пушкина успокоились, воображая, что тревога прошла, как будто весь этот фарс мог заставить "умного поэта", как они называли Пушкина, поверить в искренность намерений Дантеса.
Четвертый ведущий :