"Даль была видна, как и днем, но уж ее нежная лиловая окраска, затушеванная вечерней мглой, пропала, и вся степь пряталась во мгле, как дети Мойсея Мойсе-ича под одеялом".
"Егорушка приподнялся и посмотрел вокруг себя. Даль заметно почернела и уже чаще, чем через минуту, мигала бледным светом, как веками. Чернота ее, точно от тяжести, склонялась вправо. <…> Налево, будто кто чиркнул по небу спичкой, мелькнула бледная, фосфорическая полоса и потухла. Послышалось, как где-то очень далеко кто-то прошелся по железной крыше. Вероятно, по крыше шли босиком, потому что железо проворчало глухо".
Принято считать, что во всех этих описаниях, особенно в последней, тысячекратно цитировавшейся картине начала грозы ("Налево, будто кто чиркнул по небу спичкой…"), виден непосредственный взгляд ребенка, свежесть его восприятия, наивность и т. п.
Однако здесь очевидно знание более обширное, восприятие скорее точное и острое, нежели наивно-непосредственное, описание, при всей внешней его простоте, более изысканное, чем которое, даже учитывая условность всякого литературного приема, может быть дано от лица девятилетнего мальчика. Лепта героя в этих картинах есть. Но доля повествователя, наблюдающего степь вместе с героем и изображающего ее в своем слове, - гораздо большая. Картины степи даны в большинстве случаев в поэтическом восприятии одаренного тонкой наблюдательностью сознания.
"Степь" очень часто объединяют с детскими рассказами Чехова. "В "Степи" заключены итоги многих тем, мотивов и образов рассказов о детях, - делает вывод из своего рассмотрения повести Ф. И. Шушковская. - Мотивы, образы, изобразительная манера, которые были присущи рассказам о детях, здесь нашли свое развитие в наиболее совершенной и законченной форме". В. В. Голубков, отмечая, что Чехов "наибольшее внимание уделил третьему периоду детской психики - младшему школьному возрасту", в список рассказов, посвященных этому "третьему периоду", наряду с "Ванькой", "Детворой" и другими, включает и "Степь". "С детскими рассказами Чехова, - пишет Г. П. Бердников, - "Степь" объединяет прежде всего образ Егорушки. Жизнь степи, степные пейзажи, люди, населяющие степь, все, что окружает Егорушку, дано, как и в рассказах "Гриша", "Мальчики", прежде всего и главным образом в детском восприятии". Между тем и люди, и природа изображаются через призму восприятия Егорушки совсем не в первую очередь.
В этом смысле "Степь" не может быть поставлена рядом с такими рассказами, как "Гриша", "Событие", "Детвора" (1886), "Беглец", "Мальчики", "На страстной неделе" (1887), "Спать хочется" (1888). В них действительно мир увиден глазами ребенка. Это впечатление создается благодаря остраненному изображению предметов, развитой несобственно-прямой речи, формам детского языка.
"Мама похожа на куклу, а кошка на папину шубу, только у шубы нет глаз и хвоста. <…> Тут <…> висят часы, существующие для того только, чтобы махать маятником и звонить" ("Гриша").
"Пашка <…> влетел в большую комнату, где лежали и сидели на кроватях чудовища с длинными волосами и со старушечьими лицами". "Он потрогал руками подушки и одеяло, оглядел палату и решил, что доктору живется очень недурно" ("Беглец").
В "Степи" есть похожие описания, например воспоминания Егорушки о бабушке, которая "до своей смерти была жива и носила с базара мягкие бублики, посыпанные маком", или его мысли о дороге, по которой должны были бы ездить "колесницы вроде тех, какие он видывал на рисунках в Священной истории".
Но такое изображение не является ведущим. На огромном по сравнению с детскими рассказами повествовательном пространстве мы найдем не больше, чем в этих маленьких рассказах, мест, которые могут быть отнесены только к мальчику, а не к повествователю, смотрящему на степь вместе с ним. Роль этих частей повествования в художественной системе повести несоизмерима со значением монологов повествователя. Построение модели мира ребенка не входило в задачу повести. В статье современного критика говорится, что "роль Егорушки не так огромна в повести, как это обычно представляется пишущим о "Степи". Статья вызывает много возражений, но с этим высказыванием можно согласиться.
8
Аспект центрального героя в "Степи" графически не дал бы непрерывной линии. Получилось бы нечто вроде пунктира с очень большими и неравномерными промежутками между штрихами. Эти пробелы создаются, во-первых, тем, что время от времени обстановка изображается через восприятие других персонажей - Ивана Иваныча, всех пассажиров брички вместе, подводчиков ("Подводчикам свет бил в глаза и они видели только часть большой дороги"). Кроме того, перерывы образуются благодаря лирико-философским монологам повествователя, занимающим целые страницы. И, в-третьих, помимо прямого вмешательства повествователя, в повести используется еще один способ, позволяющий выйти за пределы восприятия Егорушки. Этот способ - включение аспекта изменившегося сознания героя, мыслей выросшего Егорушки или представлений, какие у него могли бы быть, обладай он "богатой фантазией".
"Теперь Егорушка все принимал за чистую монету и верил каждому слову, впоследствии же ему казалось странным, что человек, изъездивший на своем веку всю Россию, видевший и знавший многое, человек, у которого сгорели жена и дети, обесценивал свою богатую жизнь до того, что всякий раз, сидя у костра, или молчал, или же говорил о том, чего не было".
"Если бы Егорушка обладал богатой фантазией, то мог бы подумать, что под одеялом лежала стоглавая гидра".
"Русский человек любит вспоминать, но не любит жить; Егорушка еще не знал этого...".
9
В других произведениях 1888–1894 гг. сюжет подчинен развитию или обнаружению характера главного героя. И такие важные элементы, как внутренние монологи, знаменуют известные этапы в художественном раскрытии психологии и нравственного содержания личности. Таковы, например, большие монологи в "Именинах" ("К чему эта ложь? Пристала ли она порядочному человеку?") или в рассказе "Воры" ("Хорошо создан мир, только зачем и с какой стати, думал фельдшер, люди делят друг друга на трезвых и пьяных?..")
Сюжет "Степи" развивается без внутренней связи с личностью героя. Какое отношение к Егорушке имеют, например, монологи повествователя в начале повести - о коршуне, задумавшемся о скуке жизни, об одиноком тополе, о тоске и торжестве степной красоты? С какими сторонами характера героя они связаны? Какие изменения в психологии мальчика отражают? На все эти вопросы нужно дать отрицательный ответ. Совершенно справедливо указывал А. Введенский, что путешествие Егорушки дано не как "история его нравственной, умственной жизни среди новых впечатлений". Это же отмечал в письме к Чехову и П. Н. Островский: "Жизнь степи и душевная история ребенка взаимно не покрываются". "Можно было бы ожидать, - писала "Русская мысль", - что автор, приурочив описание степи к личности Егорушки, хотел показать влияние природы на детскую душу, - какие чувства и образы пробуждает первая в последней, - но ничего этого нет". Еще более определенно высказался о главном герое К. Арсеньев: "Несмотря на массу небольших штрихов, потраченных на его изображение, он выходит не таким рельефным, как некоторые лица в прежних этюдах Чехова, обрисованные двумя-тремя мазками. Мы узнаем подробно ощущения Егорушки в разные моменты его странствования; но сам Егорушка остается фигурой довольно бледной".
Как характер Егорушка лишь намечен; особенно отчетливо это видно при сопоставлении повести с рассказами, в которых действуют дети примерно одного с Егорушкой возраста - "Мальчики", "Ванька", "Беглец", "На страстной неделе". "Мальчик, которому отец старался доказать вред курения (см. рассказ "Дома" в сборнике, озаглавленном "В сумерках") проходит перед нашими глазами с несравненно большей быстротой, чем Егорушка, - но оставляет впечатление более живое".