"Свойкин был болен. Во рту у него горело, в ногах и руках стояли тянущие боли, в отяжелевшей голове бродили туманные образы, похожие на облака и закутанные человеческие фигуры, Провизора, полки с банками, газовые рожки, этажерки… он видел сквозь флер, а однообразный стук о мраморную ступку и медленное тиканье часов, казалось ему, происходили не вне, а в самой его голове…"
Несмотря на то, что описываются весьма сложные ощущения, возникающие в больном мозгу героя, повествование в этом отрывке сохраняет свою принадлежность рассказчику. Голос персонажа дан отдельно: "Сколько, должно быть, здесь ненужного балласта! - подумал Свойкин. - Сколько рутины в этих банках, стоящих тут только по традиции, и в то же время как все это солидно и внушительно!"
Таким образом, в 1883–1885 гг. изображение в аспекте героя осуществляется в подавляющем большинстве случаев в рамках господствующего в это время у Чехова нейтрального повествования.
Мысли и чувства персонажа изображаются или в его внутреннем монологе, данном в виде прямой речи, или в нейтральном повествовании. Каждая из этих форм речи синтаксически замкнута. Границы между ними отчетливы.
11
К концу первого семилетия эти границы разрушаются. Голос героя из прямой речи проникает в речь повествователя и широким потоком вливается в нее. Рождается повествование, в котором сплавлены эти два вида речи, два разных голоса.
Ранее об эмоциях героя говорил своим языком повествователь. Теперь они вторгаются в повествование, минуя преобразующее посредничество.
В 1886 г. такое повествование становится преобладающим. Из 42-х рассказов, где изображение дано в аспекте героев, в 22-х (52 %) повествование содержит несобственно-прямую речь, насыщается словом героев.
Повествование нового типа наполнено эмоциями и субъективными оценками персонажей. Но оно не субъективно: оценок рассказчика в нем нет. Однако именовать его нейтральным было бы не точно: нейтральным мы всюду называли повествование, не содержащее ничьих оценок.
Новое повествование, используя уже употреблявшийся нами термин, будем называть объективным.
Итак, объективное - это такое повествование, в котором устранена субъективность рассказчика и господствуют точка зрения и слово героя. (Именно такое значение придавал этому термину сам Чехов в известном письме от 1 апреля 1890 г., противопоставляя "субъективность" и изображение "в тоне" и "в духе" героев - см. гл. II, 4). Оно состоит из речи нейтрального рассказчика и речи, насыщенной лексикой и фразеологией героя.
В объективном повествовании слово ощущается как принадлежащее герою вследствие очевидной лексико-стилистической чуждости его повествователю.
"Выехали они со двора еще до обеда, а почина все нет и нет".
"Как молодому хотелось пить, так ему хочется говорить. Скоро будет неделя, как умер сын, а он еще путем не говорил ни с кем… Нужно поговорить с толком, с расстановкой… <…> В деревне осталась дочка Анисья… И про нее нужно поговорить… Да мало ли о чем он может теперь поговорить? Слушатель должен охать, вздыхать, причитывать....А с бабами говорить еще лучше… Те хоть и дуры, но ревут от двух слов" ("Тоска". - "Петербургская газета", 1886, 27 января, № 26).
В начале отрывка еще ощущается литературность стиля повествователя ("с толком, с расстановкой"), но к концу экспрессия языка героя заполняет повествование целиком.
"К выигрышу и к чужим успехам он относится безучастно, потому что весь погружен в арифметику игры, в ее несложную философию: сколько на этом свете разных цифр и как это они не перепутаются! <…> Соня провожает глазами прусака и думает о его детях: какие это, должно быть, маленькие прусачата! ("Детвора". - "Петербургская газета", 1886, 20 января, № 19).
В последнем примере не имеет значения, на самом ли деле данное слово принадлежит детскому языку - важно, что оно ощущается как "детское".
Но гораздо чаще лексика персонажа по своим стилистическим признакам не отличается от общелитературной, в русле которой движется речь повествователя. Несобственно-прямая речь ощущается благодаря другим - грамматическим - признакам. Широко вливаются в речь повествователя различные формы "эмоциональной речи" - инфинитивные и номинативные предложения, прерывистые цепи присоединительных конструкций, вопросительные и восклицательные предложения и т. п.
"Что Федосья Васильевна искала в ее сумке? Если действительно, она, как говорит, нечаянно зацепила рукавом и рассыпала, то зачем же выскочил из комнаты красный Николай Сергеич? Зачем у стола слегка выдвинут один ящик? <…>Ее, благовоспитанную, интеллигентную и чувствительную девицу, заподозрили в воровстве и обыскали, как последнюю кухарку! <…> К чувству обиды присоединился невыносимый страх: что теперь будет? <…> Если ее могли заподозрить в воровстве, то значит могут и арестовать, вести под конвоем по улице, засадить в темную, холодную камеру с мышами и мокрицами, точь-в-точь в такую, в какой сидела княжна Тараканова. Кто заступится за нее? ("Переполох. Отрывок из романа". - "Петербургская газета", 1886, 3 февраля, № 33).
"И в один миг ее воображение нарисовало картину, которой так боятся дачницы: вор лезет в кухню, из кухни в столовую… серебро в шкафу… далее спальня… топор… разбойничье лицо… золотые вещи…" ("В потемках. Из летних воспоминаний". - "Петербургская газета", 1886, 15 сентября, № 258).
Усиливаются в повествовании голоса героев - и, видимо, в связи с этим особенно распространяется прием "цитирования" слов из прямой речи персонажей.
"- Пусть волосы ваши станут дыбом, пусть кровь замерзнет в жилах и дрогнут стены, но истина пусть идет наружу! Ничего не боюсь!
Но истина не успела выйти наружу…" ("Юбилей". - "Петербургская газета", 1886, 15 декабря, № 344).
"- Гм… Воздуху много и… и экспрессия есть, - говорит он. - Даль чувствуется, но… этот кусок кричит… Страшно кричит!
Игорь Саввич, довольный тем, что у него есть и воздух, и экспрессия…" ("Талант". - "Осколки", 1886, № 36).
Этот прием получил большое распространение в прозе Чехова последующих лет.
Раньше внутренний мир персонажа представлял читателю или нейтральный повествователь или сам герой своими монологами в форме прямой речи (см. гл. I, 10). К концу первого периода получает развитие третий ингредиент, ранее существовавший лишь в зачаточных формах, - несобственно-прямая речь. Появляются уже целые рассказы, построенные на чередовании этих речевых форм; сменяя одна другую, они образуют сложный художественный сплав.
Рассказ "Добрый немец" ("Осколки", 1887, № 4– под заглавием "Анекдот") начинается с изложения нейтрального повествователя.
"Иван Карлович Швей, старший мастер на сталелитейном заводе Функ и К°, был послан хозяином в Тверь <…>. Возвращаясь назад в Москву, он всю дорогу закрывал глаза и воображал себе, как он приедет домой, как кухарка Марья отворит ему дверь, а жена Наташа бросится к нему на шею и вскрикнет…"
Далее изображение дается в виде внутреннего монолога героя.
"Она не ожидает меня, - думал он. - Тем лучше. Неожиданная радость слаще, чем ожидаемая…" <…> "Я сейчас буду ее испугать", - подумал Иван Карлович и зажег спичку…"
Нить повествования снова переходит к' рассказчику.
"Но - бедный немец! - он сам испугался… Пока на его спичке разгоралась синим огоньком сера, он увидел следующее… На кровати, что ближе к стене, спала женщина, укрытая с головою, так что видны были одни только голые пятки… На другой кровати лежал громадный мужчина с большой рыжей головой и с длинными усами… <…> Сжег он одну за другой пять спичек - и картина представлялась все такою же невероятной, ужасной и возмутительной…"
В этом пассаже еще находим экспрессию самого рассказчика ("бедный немец!"). Но уже дальше в изложение повествователя включается слово героя.
"Он плакал и думал о людской неблагодарности… Эта женщина с голыми пятками была когда-то бедной швейкой, и он осчастливил ее, сделав женою ученого мастера, который у Функа и К° получает 750 рублей в год! <…> благодаря ему она стала щеголять в шляпах и турнюрах, и даже Функу и К° не позволяла, говорить ей ты…
<…> Дрожащею рукою он написал сначала письмо к родителям жены, живущим в Серпухове. Он писал старикам, что честный ученый мастер, которому Функ и К° платят 750 руб. в год, не желает жить с распутной женшиной, что родители свиньи и дочери их свиньи, что Швей желает плевать на кого угодно…"
В повествовательном уровне рассказа чередуются три основные формы: нейтральное повествование, внутренний монолог и объективное повествование. Это сочетание на долгие годы станет структурной основой чеховского рассказа и только в последние годы будет потеснено другими объединениями речевых форм.
В 1885–1886 гг. продолжает унифицироваться тип нейтрального повествования (цифровые данные по 1886 г. почти совпадают с данными 1885 г. и поэтому в сводной таблице нами не приводятся).
Из столь многочисленных ранее видов отступлений рассказчика сохранились только два: обращения к читателю и краткие высказывания-наблюдения, выраженные в афористической форме. Но и эти высказывания меняют свое качество - они теряют принадлежащий повествователю эмоциональный заряд, становятся вполне нейтральными.