- Я удобств не ищу. Мне сказали, что дело, на которое меня посылают, трудное, даже очень трудное. Только вчера Щавелев еще раз предупредил, чтобы я работал так, как будто от меня одного зависит остановить опасность, которая надвигается на нашу страну.
- А над этим папа просто смеется, - сказала Катя. - Дурачков, как и рыбу, говорит он, ловят на разную приманку. Рыболовы хорошо знают это и ловят рыбу одну на дождевого червя, другую - на хлебный мякиш, а третью - на пестрое перышко. Но человек не рыба, и тот, кто попадается на жалкую приманку, кто отказывается от любимого дела в угоду желаниям других, тот, говорит папа, глупее рыбы, тот просто тряпка.
- Я не тряпка!.. - обиженно возразил Антон. - И твой отец не прав. В последние недели я встречался со многими знающими людьми. И все говорили о серьезной опасности, нависшей над миром. Все обеспокоены, а кое-кто даже напуган. Не думаю, что это делается только ради того, чтобы поймать меня.
Катя снова кивнула и опять очень серьезно.
- Тебя никто не провожает? - спросила она, хотя видела, что он один.
Антон покачал головой. Посмотрев в его лицо, Катя жалостливо улыбнулась. Он не выносил жалости: это всегда унижало. И торопливо заговорил о том, что друзья не могли проводить его. Ефима Цуканова услали в командировку, поручив ему "подталкивать" отстающий в уборке урожая район. Федор Бахчин, с которым он виделся недавно в своей деревне, обещал приехать в Москву, но только прислал телеграмму: "Проводить не могу вызывает область". Брат Петр на приглашение Антона вместе съездить к родителям, а потом провести последние перед отъездом дни в Москве ответил коротко и тревожно: "Отлучки запрещены. Телеграфь день отъезда, встретимся поезде". Приехавшему из Берлина Володе Пятову, с которым Антон договорился ехать вместе до немецкой столицы, приказали срочно вернуться: затишье, наступившее после майского кризиса, когда едва не вспыхнула война между Германией и Чехословакией, окончилось, положение вновь ухудшилось: десять германских дивизий двинулись к чехословацкой границе. Володя Пятов покинул Москву на другой день.
- А Ватуев? - спросила Катя. - Почему Игорь не приехал проводить тебя?
- Он проводил меня вчера.
- Вчера?
- Да, вчера, - подтвердил Антон. - Мы собирались в "Москве", чтобы отметить мой отъезд, на прощание Игорь обнял меня и сказал, что не сможет быть "в числе провожающих", потому что уезжает на дачу до понедельника. Я думал, что он едет к вам, и просил передать всем привет. Мне показалось, что Игорь понял меня, потому что улыбнулся, точно намекал: "Знаю, мол, кого понимать под этим "всем", и сделаю, что надо". Разве он ничего не сказал тебе?
- Игорь не был у нас.
- От кого же ты узнала, что я уезжаю?
- От Ефима.
- От Ефима? Он вернулся? Почему же тогда сам не приехал?
- Не приехал, потому что не вернулся, - ответила Катя и подала Антону сложенный вчетверо бланк телеграммы. Поспешно развернув жесткую бумагу, он прочитал: "Карзанов уезжает сегодня Лондон шесть пятьдесят вечера Белорусского вокзала зпт очень прошу передать ему привет пожелания счастливого пути тчк Ефим".
- Фекла привезла из Москвы, - проговорила Катя, глядя на Антона ласковыми и жалеющими глазами. - Я возилась на огороде, когда она подала мне телеграмму. Я крикнула папе: "Который час?" Он выглянул из окна и прокричал в ответ: "Без двадцати шесть. А что?" А в пятьдесят две проходит электричка на Москву. Я до станции всю дорогу бежала, вскочила к последний вагон без билета, и потом с Киевского - сюда.
Антон сложил телеграмму и вернул Кате.
- Молодец, Ефим!
- Еще какой молодец! - подхватила Катя.
- Я лишь намекнул ему в последнем письме, что, наверно, уеду из Москвы, так и не простившись с тобой, и он, видишь, как помог другу, - заставил тебя…
- Вовсе он не заставлял меня, - начала Катя и остановилась, перехватив взгляд Антона, направленный куда-то поверх ее головы. Она обернулась: у двери в соседний вагон толпилось несколько мужчин. Подняв лица, они смотрели в открытый тамбур, где стояла красивая молодая женщина. Легкое голубое платье с белым кружевным воротником и белым лаковым поясом облегало ее фигуру. Золотисто-каштановые волосы, схваченные голубой лентой, поблескивали, точно искрились. Женщина глядела вниз, на восхищенные лица провожающих, и торжествующе улыбалась.
- И она уезжает, - неприязненно отметила Катя, повернувшись к Антону.
- Ты ее знаешь?
- Племянница нашей Юлии, Елена, - сухо ответила Катя. - Мы учились вместе с ней в одном классе и даже дружили.
- А теперь?
- Теперь почти не встречаемся.
- Почему?
- Много о себе воображает. Считает себя не только самой красивой - это ей с детства вбили в голову, - но и самой умной. Пыталась стать балериной, потом певицей, когда же выяснилось, что способностей маловато, подала в иняз. А теперь "поймала", как говорит Юлия, нашего дипломата по фамилии Грач. Тот приехал из Лондона на десять дней, и все же Елена успела вскружить ему голову, они расписались, и вот она едет к нему…
Антон пристально посмотрел на Елену и усмехнулся:
- Эффектная женщина!
Катя мельком оглядела себя - стоптанные туфли на босу ногу, вымазанные землей колени, старенькая кофточка - и вспыхнула: ну какой же неряхой явилась она провожать человека, уезжающего за границу! Разве такая может вызвать восхищенные улыбки?
- Ты прости меня, я прибежала в таком виде… - виновато проговорила она. - Мне так хотелось увидеть тебя, и если бы я переодевалась…
- Ну что ты, Катя! Какое это имеет значение, я очень рад!
- А мне стыдно! И обидно, что ты увезешь меня в своей памяти вот такой… ужасной…
- Не ужасной, а очень хорошей… Удивительной!
- Ну что во мне удивительного?
- Мне так тоскливо было, - взволнованно сказал Антон. - Всех провожали… всех… Даже иностранцев. И только меня никто не провожал…
- И удивительная я только потому, что примчалась из-за города проводить тебя? - настороженно переспросила Катя.
- Да! - воскликнул он. - Да!
Девушка резко подалась назад, словно на нее замахнулись. Антон поймал ее за руку и приткнул к себе.
- Да! Потому что примчалась проводить меня, - повторил он, заглядывая в ее обиженные глаза. - Ты не знаешь, как много это для меня значит.
- Тоскливо уезжать одному?
- Тоскливо остаться одному, - поправил Антон. - После того вечера я места себе не мог найти… Ведь я сильно привязался к тебе, и к Георгию Матвеевичу, и даже к Юлии Викторовне привык… Ее постоянные насмешки и шпильки помогли мне стать… в конечном счете лучше. Ваша семья стала мне близкой, и потерять это было тяжко. А то, что ты примчалась сюда, означает, что для меня не все потеряно. Или я ошибаюсь, Катя?
Она растерянно улыбнулась.
- Папа о тебе и слышать не хочет, и Юлия радуется, что ты уезжаешь. "Слава богу, - говорит, - не будет теперь глаза мозолить". И советует мне быть повнимательнее к Игорю. "Вот, - говорит, - настоящий интеллигентный молодой человек: воспитан, образован и умен".
- Ну а ты, Катя? Ты?
Девушка беспомощно опустила руки.
- Что я?
- Ты со мной? Ты будешь со мной? Ты пойдешь со мной?
- Куда я пойду с тобой? Ну куда? Ты же уезжаешь…
- Я вернусь…
- Когда ты вернешься?
- Скоро! Как только войду в курс дела и устроюсь в Лондоне, Щавелев обещал мне дать возможность приехать в Москву, может быть, месяцев через шесть.
- Через шесть месяцев! - воскликнула она с горечью. - И это ты называешь скоро?
- Обстановка сейчас сложная и напряженная, - повторил Антон слова Щавелева. - И раньше вырваться, наверно, не удастся.
- Шесть месяцев! Шесть месяцев!
- Я вернусь, вернусь за тобой, Катя. Ты только жди меня.
- Я давно тебя жду.
- Ну подожди еще немного, - шепотом попросил он, отступая спиной поближе к входу в вагон: проводник торопил пассажиров, требуя занять места. - Еще немного.
- Я буду ждать, - также шепотом пообещала Катя, двигаясь вслед за Антоном. - Буду ждать…
Резко дернувшись, поезд тронулся, заставив Антона недовольно оглянуться: ему опять помешали сказать Кате то самое важное и нужное, что он давно хотел сказать, но так и не смог. Он схватил ее за плечи и быстро поцеловал, подумав, как всегда: "Потом скажу…" Двинувшись к вагону, он встретился взглядом с Еленой, все еще стоявшей в тамбуре: она насмешливо улыбалась. Антон вскочил на подножку и, держась за поручни, наклонился вперед, стараясь не упускать из виду Катю - она отодвигалась вместе с платформой, вместе с людьми, продолжавшими прощально махать шляпами, платочками, руками. Повернув голову, он увидел совсем рядом красивое лицо Елены, она смотрела на пылающий закат, золотисто-каштановые волосы развевались от порыва ветра. Антону показалось, что он где-то уже видел это лицо, но не успел вспомнить где - женщина вошла в вагон.
Он вернулся в купе, закрыл дверь и опустился на диван, покрытый холщовым чехлом. За окном длинные складские помещения - пакгаузы сменялись заборами, заборы - пустырями, заваленными мусором, а пустыри - огородами. Прогремев по мосту через Москву-реку, поезд помчался прямо на закат. На фоне яркого неба четко вырисовывались гребни крыш с низкими трубами, верхушки высоких деревьев и темная щетина дальнего леса. Дачные поселки, как бы летевшие навстречу поезду, погружались во тьму, тьма накапливалась в чаще садов и рощиц, тянувшихся вдоль дороги. Первые огоньки в окошках дач были ярки и коротки, как вспышки выстрелов.