Возможно, он просил какой-нибудь надельчик за пределами Москвы или должностишку кому-либо из присных, а его кинули. Ну, помните, про Г. Плеханова? Сперва вы помогаете взять власть, а потом вас посылают на… может, это как раз тот случай. Догадки, конечно, догадками, а факты фактами, и правды теперь мы не узнаем никогда, поскольку один фигурант этих рассуждений покинул сей прекрасный мир, а второй даже под пыткой не признается в том, что же произошло на самом деле. Казаться ему привычнее, необходимее и проще - столько лет притворяться и лицемерить - чем быть.
Ручковался Ю. Лужков на портретах и агитках и с В. Черномырдиным, который строил, строил да так и не построил свой дом. Нет, свой-то он построил на Калужском шоссе, а вот свой "Наш дом" он попросту развалил. Как всегда, первым, еще на 60-летии нынешнего 75-летнего мэра В. Черномырдин сказал о том, что Москве повезло на двух Юриев - Долгорукого и Лужкова. Все обрадовались и повторяют зады до сих пор. Что-нибудь новенькое придумать слабо? Жаль, что Виктор Степанович больше ничего не придумает.
Через какое-то время мэр на очередном заседании столичного правительства с пренебрежением отзовется о премьере:
- Я не знаю, - скажет он, - кто там у них наверху решает, а кто представляет, Чубайс или Черномырдин…
Так или иначе, но на первом этапе подъема на место политического тяжеловеса Ю. Лужков засветился на публике с теми, с кем и надо было, чтобы оставаться не только на плаву, но и на виду. Характерный штрих его поведения в те времена. Пока было не известно, чья возьмет - гэкачепистов или Б. Ельцина, - портрет последнего лежал на его рабочем столе плашмя - вроде как портрет есть, а вроде как бы он тут присутствует случайно. После победы "демократов" портрет занял на столе вертикальное положение - вроде как так оно и было. Предусмотрителен, однако, Парамоша.
В период предвыборной 1996 года кампании Б. Ельцина он создал городской штаб по выборам, накачивал и нашпиговывал префектов округов с упорным постоянством, хотя официально штаб возглавлял не он, а, кажется, Толкачев, в то время руководивший Москомимуществом. Была в полной мере задействована тяжелая артиллерия в виде народных, заслуженных, просто любимых и прочих артистов, актеров, певцов и музыкантов.
За первую половину года Ю. Лужков принял аж 45 актеров и руководителей театров. Так, 30 января 1996 года в течение дня он беседовал с И. Волчек и В. Этушем. С первым в 9.45 утром, со вторым в 16.30, встречался он и с Г. Волчек, Э. Быстрицкой, М. Захаровым. Весь потенциал этой когорты был заряжен на поддержку Б. Ельцина в его нелегкой борьбе с Г. Зюгановым. Не знаю, какие слова говорил мэр артистам и какую сладкую жизнь обещал после выборов, но все они, как один, встали в ряды пропагандистов и агитаторов. Мэр побывал на концертах в различных залах О. Газманова, В. Добрынина, Л. Долиной, Н. Бабкиной. В этот же период, перед самым голосованием, из Северного речного порта отправился агитационный пароход с артистами, журналистами и предпринимателями. На нем на халяву катались Меладзе, старший Киркоров, председатель комитета по малому предпринимательству, директор НИиПи Генплана Москвы, какие-то плоские модели.
Возглавлял эту миссию К. Норкин, маршрут лежал по Волге до Костромы и Ярославля, где и состоялись концерты для местных жителей и всякие чудеса вплоть до поездки фокусника на автомобиле по городу с закрытыми глазами.
Корабль был украшен надувными шарами цветов российского флага, борта расцвечены плакатами с призывами за Б. Ельцина, ну и прочая такая мура. В каком-то из городов миссия пересеклась с автопробегом Жириновского, но драки не было, а так - словесная идеологическая перепалка, в которых, как известно, победителей не бывает, поскольку каждая сторона считает себя победительницей.
В этот же период Ю. Лужков принял 59 журналистов различного толка, разных взглядов и вероисповедания. Б. Ноткин привел к нему И. Лесневскую, которая стала матерью-прародительницей РЕН-ТV, а позднее мэр участвовал в заседании попечительского совета этого канала. Зачем позволил позже проглотить его - непонятно.
Чаще всех Ю. Лужков встречался с Е. Яковлевым, посетил в июле газету "Известия" и беседовал с тогдашним главным редактором И. Голембиовским. 10 встреч провел со своим записывающим Б. Невлером, штурмуя издание своего бестселлера "Мы дети твои, Москва", и одна из встреч была трехсторонней: Ю. Лужков, Б. Невлер и К. Шор, начальник Московского главка ЦБ РФ. Вероятно, обсуждался вопрос, на какие деньги издавать книгу, кто будет платить и как это все закрыть так, чтобы никто не догадался. Надо отдать должное Ю. Лужкову, он очень щепетилен в вопросах, когда дело касается его порядочности и чести. Щепетилен в той части этого щекотливого вопроса, в которой его могут уличить в неблаговидном поступке. Не сам по себе поступок его смущает, а именно возможность быть уличенным. Особенно журналистами.
Что касается отношений с прессой, то в начале его карьеры они выстраивались трудно. Во дни народной беды, как можно определить период от начала путча и до его разрешения финальным спектаклем, пресса дважды переходила из рук в руки. Сперва закрыли все издания, кроме коммунистических. На этой волне родились "Эхо Москвы" В. Гусинского и "Общая газета" Е. Яковлева. Потом закрыли коммунистические. Потом открыли все.
Среди прочих коммунистических закрыли и "орган" горкома КПСС газету "Московская правда", из редакции которой я к тому моменту уже ушел. Мы с коллегой С. Нечаевым - он также уволился к тому времени - пришли навестить бывших товарищей, утереть им слезы. Заведующая отделом Н. Баталова рвала бумаги и заталкивала обломки дел и мыслей в крафт-мешки.
- Нина Андреевна, - говорю, - никто сюда не придет и шмонать тебя не станет.
- Станут, станут, - едва ли не в истерике вскрикивала она, продолжая рвать бумаги и не переставая лить слезы.
Вошел Сева Таиров, замечательный профессионал и человек, так рано ушедший из жизни, что до сих пор в это с трудом верится. Он оказался единственным из моих знакомых - и, думаю, не только из моих - кто за два месяца до путча, на пятидесятом году жизни вступил в Коммунистическую партию - не могу сказать, из каких побуждений, скорее всего в пику тем, кто его упорно не принимал в ряды этого авангарда, в одну секунду превратившегося в арьергард, стоило чуть-чуть тряхнуть его трухлявое дерево. Сева хотел тем самым доказать, что можно стать партийным не из корысти, а единственно из идейных побуждений. Никаких своих благих порывов он реализовать не успел, рухнул в одночасье прямо на работе и в течение короткого времени сгорел - царство ему небесное.
- А у нас ЧП, - сказал он, - нас вот закрыли, - в совершенно не свойственной ему манере, не бодрым голосом сказал он.
- Подумаешь, закрыли, - в отличие от него довольно бодро заметил я. - Мы вот тоже два дня были закрытыми. Как закрыли, так и откроют.
Потом мы сидели и пили шампанское в огромной и неуютной комнате отдела городского хозяйства и быта, где я написал абсолютное большинство своих заметок в период работы здесь, нас благодарили за то, что мы с Нечаевым пришли к ним в столь тяжелый для них час. Кстати, никто из них нам даже не позвонил с сочувствием, не говоря уже о посещении, когда прихлопнули нас. Но об этом ни я, ни Слава ничего не сказали.
А сочувствовал коллегам я искренне. Как-никак, а именно Н. Баталова нашла меня в журнале Моссовета "Городское хозяйство Москвы" и пригласила к себе в отдел. Было это вскоре после появления на посту первого секретаря Московского горкома партии Б. Ельцина.
- Слушай, ты, - начала она с присущей, возможно, несколько наигранной, но ставшей, тем не менее, устойчивой привычкой, грубостью разговор. - Нам в газете нужен скандалист, ты годишься.
- А кто сказал, что я соглашусь? - спросил я, хотя, откровенно, приглашение в главную тогда городскую газету мне польстило. Я работал в журнале Моссовета, довольно престижном в узких кругах, но малолитражном издании, которое руководители не могли, а скорее и не хотели сделать многотиражным: их и так все устраивало. Паек главного редактора, талоны на продукты в престижные "Елисеевский" и "Диету" сотрудникам, бытовые услуги на рабочем месте, путевки в санатории, поликлиника горкома партии - все эти незаметные на первый взгляд, но ощутимые в совокупности блага никоим образом не зависели от тиража, количества читателей и качества издания. Меня все устраивало в нем, кроме того, что мои заметки читали слишком немногие люди в Москве. Если же журналист не упорен и не честолюбив, то никаких высот он никогда не добьется. Не в смысле должностей и окладов - этого можно было добиться вне зависимости от степени таланта, - а в смысле завоевания читательской аудитории, влияния на умы и сердца, а в итоге - на общественное мнение.
Неудовлетворенный аудиторией, я писал в газеты, отвечал на письма, работал с редакциями. Короче, не сидел и не собирался сидеть у моря и ждать погоды, и мои усилия увенчались этим приглашением. На которое, тем не менее, я сразу не ответил, сомневаясь:
- А кто тебе сказал, что я - скандалист? - спросил я мою визитершу.
- Никто, я сама знаю, читала, - уверенно заметила она и перечислила несколько моих публикаций в журнале. Все они были больше проблемными, чем скандальными, требовали вмешательства властей, чтобы переломить ситуацию с теми же овощными базами или в торговле пивом. Когда она их перечислила, я понял, почему она пришла.