По-видимому, однако, мои ресницы сделались влажными или что-то еще иное выдало мои чувства, потому что он внезапно начал целовать меня — неистово, жалея, — и это царапало душу сильнее, чем его признание. Через некоторое время отпустив меня, он зажег потухшую сигарету и скорчил гримасу, ощутив противный привкус. Затем он продолжал:
— Я высмеивал и поддразнивал тебя, подшучивал над военной формой и орденскими ленточками в присутствии моих приятелей, которые находили все это ужасно забавным и в результате перестали серьезно воспринимать тебя. Ведь они — мои друзья и тоже не на войне. По их мнению, ты служишь в какой-то опереточной армии. И я внушил им подобное представление — вполне сознательно! Вся беда в том: я сам думаю иначе, хотя мне очень хотелось бы, чтобы все было бы именно так.
— Ну что ж, быть может, отчасти ты прав.
— Прав? Какая ты все-таки типичная англичанка! Черт возьми, Вики, отчего в тебе столько английского?
— Не знаю. Мне казалось, что мое английское происхождение уже не заметно для окружающих. Ты ведь всегда утверждал, что радикально меня перекроил.
— Даже твое имя — Виктория! — упрекнул Коннор. — Что может быть нелепее этого английского имени, позволь тебя спросить?
Я промолчала. Из радиодинамика доносилась танцевальная музыка, потом она прекратилась и под ритмичные звуки гитары грустный голос запел: «У меня нет желания зажечь весь мир... Я лишь хочу воспламенить твое сердце...»
— Именно этого мне хотелось, — пробормотала я, уткнувшись лицом в широкое, скрытое под пижамой, плечо Коннора.
Сделав вид, что не слышал моих слов, он сказал:
— Послушай, пока ты принимаешь душ, я приготовлю завтрак. Ты не против?
Не ожидая ответа, он положил правую ногу мне на колени и подал ужасное искусственное приспособление, заменявшее ему ступню. Я всегда пристегивала ему эту вещь, с самого первого дня нашей женитьбы; когда я возилась с застежками, он обычно глядел куда-то в сторону. По иронии судьбы, Коннор лишился ступни в самом начале войны — грузовой автомобиль с новобранцами королевских военно-воздушных сил перевернулся на Пит-стрит и придавил ему ногу. Ему даже еще не успели выдать военную форму.
— Готово, дорогой, — сказала я, взглянув ему в лицо.
С неожиданной горячностью Коннор проговорил:
— Я не стану хранить тебе верность. Надеюсь, ты этого не ждешь от меня? Как только ты уйдешь... Будет слишком мучительно для меня, если я не изменю, понимаешь?
— Хочешь, чтобы я к тебе вернулась? — спросила я.
— Не знаю, — ответил он, серьезно взглянув на меня. — Боюсь, что мне хотелось бы, хотя, пожалуй, для нас обоих было бы лучше, если бы ты не возвращалась.
Прежнего певца по радио сменил Кении Бейкер с «Бумажной куколкой». Затем диктор с напористой весёлостью сообщил точное время и начал убеждать нас купить кому-нибудь в подарок часы, которые никогда не отстают.
— Пора завтракать. Сейчас принесу, — объявил Коннор и, прихрамывая, отправился на кухню. Я слышала, как он, переодеваясь, стучал искусственной ногой, потом, уронив чашку, выругался. Устало я поднялась с кровати и прошла в ванную. После душа мне стало легче. Когда Коннор вернулся с завтраком на подносе, я была уже одета. С мрачным видом он оглядел меня с ног до головы.
— К чему такая спешка? Я полагал, ты позавтракаешь в постели.
— Машина подъедет за мной в девять часов, — сказала я, оправдываясь.
Мы перешли в гостиную, и я отдернула занавеску, чтобы можно было смотреть на бухту Элизабет-бей. Стол стоял у самого окна: Коннор любил работать здесь. На столе лежала целая кипа рисунков. Я взяла у Коннора поднос, а он начал убирать свои рисунки. Среди них был и мой портрет, который он быстро прикрыл, сделав вид, будто не заметил, что я его уже увидела. Поставив поднос, я стала перебирать листки, пока не нашла тот, на котором была изображена я.