Я задрожала, но не от страха. А совсем по другой причине, в чем не призналась бы даже самой себе.
Стройный юноша, каким я помнила короля пиратов, превратился в зрелого сильного мужчину, великолепно сложенного. Свободного покроя белая сорочка с широкими рукавами была распахнута, открывая мускулистую грудь, покрытую волосами, более темными, чем на голове. Широкий кожаный пояс подчеркивал тонкую талию. Высокие сапоги, перехваченные ремнями немного выше колен, плотно облегали бедра, такие же крепкие и гладкие, как мачты. на корабле. Мужское естество прямо-таки рвалось наружу из-под тонких бриджей, облегавших его, казалось, плотнее собственной кожи.
Проследив за моим взглядом, пират разразился хохотом. И не успела я опомниться и сказать, что о нем думаю, как он порывисто прижал меня к себе. Я била его ногами, вырывалась, пока он меня тащил куда-то, требовала объяснений, к великому удовольствию остальных пиратов. Они улюлюкали и свистели, подзадоривая своего предводителя. От их непристойностей у меня запылали уши и щеки.
Сапогом он распахнул дверь в каюту, закрыл ее тоже сапогом, и без лишних церемоний бросил меня на кровать, которая оказалась на редкость мягкой и широкой. Да и сама каюта была против ожидания роскошной.
Я лежала среди шелковых подушек с восточным узором и, словно завороженная, наблюдала за тем, как пират раздевается. Он снял и небрежно бросил на пол рубашку, и я увидела, как играют под загорелой кожей на груди и руках мускулы, когда он начал медленно расстегивать ремень. Затем, буквально гипнотизируя меня взглядом, расстегнул бриджи.
От страха и ужаса у меня перехватило дыхание. А он, улыбаясь, с самодовольным видом пошел ко мне. Взял со стоявшего рядом стола длинный, с двойным лезвием нож, поднял мои ноги, связанные на щиколотках, и одним ударом рассек тугие узлы. На щиколотках от веревок образовались кровоподтеки. Какое-то время он, хмурясь, разглядывал их, а потом провел по ним пальцами. Точно так же он освободил связанные у меня за спиной руки, осмотрел побелевшие, в ссадинах запястья.
Но напрасно я думала, что в нем пробудилась жалость. Жажда мести по-прежнему обуревала его. Он рывком поднял меня на ноги, и, едва не потеряв равновесие, я невольно прижалась к нему, исторгнув из его груди стон наслаждения. Зарывшись всеми десятью пальцами в волосы, он запрокинул мне голову и прильнул к моим губам.
От его поцелуев я опьянела, меня бросило в жар, по рукам и ногам забегали мурашки, но вовсе не оттого, что, как я думала, долгое время они были связаны, а от прикосновения его губ.
Своим языком пират пытался лишить девственности мой рот, в то время как другой его орган претендовал на мою непорочность.
Когда же он стал яростно сражаться с пуговицами на моей рубашке, я пришла в себя и попыталась дать ему отпор. И тут король пиратов рванул одной рукой ворот моей рубашки, разорвав ее пополам, а второй — завел мне за спину руки и словно наручниками сковал запястья. Он так целовал меня, что все закружилось перед глазами, потом приподнял голову и оглядел меня всю, совершенно голую.
И тут произошло неожиданное. В темном от загара лице пирата проступили хорошо знакомые мне черты веселого беззаботного парня, каким я знала его до того, как, оскорбленный несправедливостью родного отца, он превратился в беспутного бездельника. Его глаза, до того жестокие и холодные, пристально смотрели на меня с затаенным желанием. И сколько печали было в его голосе, когда он сказал, что я красивая, неиспорченная и что моя невинность так трогательна. Он положил мне руку на грудь с тоской и нескрываемой страстью, и мое сердце от сострадания к нему защемило.