Исследование принципов строения образов и представлений о "другом" в европейской философской и научной мысли осуществлялось во второй половине XX в. под влиянием в том числе и культурно-антропологической парадигмы, которая определила роль и значение нормопорождающей интерпретации в исследовании "чужой" культуры. Применение этих концепций к истории европейской науки и культуры, в реконструкциях национальных образов и этнокультурных стереотипов способствовало обоснованию основополагающих постулатов, лежащих в основе научных типологий и сопутствующих им этноцентрических предубеждений.
В последние два десятилетия споры антропологов (в российской традиции именуемых этнографами или этнологами) вокруг этничности – вариантов ее интерпретации, порождающих различные концепции природы нации, национализма и "имперскости" – вышли на новую фазу осмысления ее конкретно-исторических форм. Однако исследование процессов складывания этнической / национальной идентичности не может ограничиться рамками истории политических и идеологических "проектов". Сегодня оно в той или иной степени обращено к реконструкции картины мира (ментальной, языковой, когнитивной) традиционного общества. Национальные идеологии ныне пытаются осмыслить через образы и мифы "национального" в культуре. Национальные мифологии также подвергаются дифференциации: это те, которые нашли отражение в историческом нарративе и были сформированы элитой, и те, что воплотились в "массовом сознании" или в исторической или национальной памяти. Введение категории мифа оказалось принципиальным для выработки новых подходов к реконструкции механизмов идентификации, но породило зачастую противоречивые заключения. Вместе с тем их общей закономерностью можно считать создание новых моделей описания идентичностей, некоторые из которых демонстрируют свою методологическую эффективность.
Значительно видоизменились подходы к постановке данного круга проблем в связи с так называемыми "антропологическим" и "лингвистическим" поворотами в гуманитарных дисциплинах в середине XX в., которые привели к "перекодификации" прежних форм и методов научного анализа, поскольку заставили рассматривать предшествующую историю человека и науки с точки зрения языка описания и установки исследователя на нормы и стандарты Знания. В этой эпистемологической "революции" родилось новое понимание отношений с "другим", которое начало трактоваться настолько расширительно, что стало небезосновательным утверждение, будто "существует и еще одно, параллельное повествование, не менее важное для воспроизводства и развития коллективного Я – это повествование о Других… "Другие" – это всего лишь наши собственные фантазии о нашем же "ином"".
Обращаясь к вопросам, связанным с историей российской этнографии, с формированием в ее "поле" представлений о "другом" и языка его описания, мы попытаемся показать, что источники наших взглядов на "других" гораздо более разнообразны, чем принято считать. Разделение на "научные" и "обывательские" суждения как представления "высшего" и "низшего" порядка в этой области не только условно, оно порождает ложные интерпретации: первые "содержат не только многие элементы обыденного здравого смысла, но и множество фигур мышления, восходящих к массовому сознанию". Различая в ходе исследования "теоретические" взгляды, с одной стороны, и способы практического воплощения этих концепций в народоописании, с другой, мы фиксируем тенденции и проверяем типичность или стереотипность суждений, обозначаемых эпохой как "объективно-научные".
* * *