Она ощутила запах лавандового мыла и одеколона «Олд Спайс» — кошмарное сочетание для кого-то другого, но не для Генри, от которого обычно пахло пылью, сеном и навозом.
— Похоже, надо, чтобы тебя кто-нибудь обнял, — пробормотал старый ковбой себе под нос. Он относился к ней как к дочери. И имел на это право. Генри Томас работал на ранчо «Три Т» почти двадцать лет.
Дженни вздохнула и прижалась к нему.
Течение времени сказалось на Генри. Морщин на лице стало больше, чем на утренней неприбранной постели. Ходил он прихрамывая — одна лошадь оставила на нем свой «автограф». Но по характеру по-прежнему был добросердечен и верен.
— Все парни шлют Ченсу пожелания скорейшего выздоровления, — сказал Генри.
Дженни кивнула и опустилась в расшатанное кресло. Откинувшись на спинку, сделала большой глоток кофе. Он был еще горячим, но девушка выпила все до последней капли.
— Они очень переживают, что Ченс пострадал, — продолжил Генри, — будто чувствуют себя виноватыми.
Но я сказал им, что тут никто не виноват, только тот сопляк несчастный. Просто так случилось.
Обычно немногословный Генри сейчас изливал поток красноречия.
Дженни взглянула ему в лицо. Изо всех сил сжала пустую чашку и с трудом проглотила очередной комок, подкативший к горлу.
— Ничего бы не случилось, если бы я не позволяла Маркусу устраивать в доме эти идиотские парады. Я поступала так потому, что думала, будто Ченс… — Голос опять пресекся. — Если в этом есть чья-то вина, то только моя. — Губы ее задрожали, она прикусила их, чтобы не разрыдаться в голос.
— Это не правда, дорогая, — ответил Генри. Похлопав ее по колену, он устроился рядом в кресле. — А кроме того, Ченс не думал об этом. Он действовал автоматически. Не мог стоять и смотреть, как этот жеребец топчет тебя. Ты же знаешь, как он к тебе относится.
— В том-то и дело, — спокойно и тихо возразила Дженни, — я не знаю, как он ко мне относится. Со дня моего шестнадцатилетия он держится на расстоянии вытянутой руки, будто я заразная. Но я-то знаю, как к нему отношусь, — шепотом продолжила Дженни. — Мне остается только молиться и надеяться, что сумею доказать это… Если не удастся…
Пластмассовая чашка, которую она до сих пор сжимала в ладони, треснула и раскололась на части. Поглядев на осколки, девушка вздохнула и принялась подбирать их с пола. В этот момент появился Маркус.
Стремительно поднявшись, она побежала навстречу.
Маркус сбивчиво принялся сообщать ей новости:
— Ему лучше. Устойчивые признаки жизни, так они это называют.
Дженни ринулась в коридор, чтобы лично убедиться в этом, но он грубо схватил ее за руку. Увидев в ее глазах слезы, Маркус отпустил руку, пожалев о своем резком движении.
— Тебе не следует его сейчас видеть. А кроме того, девочка, ты сама выглядишь как черт знает что. Тебе надо…
— Домой я не поеду. Я не оставлю его. — Последние слова Маркус едва расслышал, потому что она закрыла лицо руками, пряча слезы. — Я не могу.
— Ну что ты, у меня и в мыслях этого не было, откликнулся Маркус. — Вот, держи! — Он протянул ей две связки ключей. — Я снял для тебя номер в мотеле через дорогу, там — чемодан с чистой одеждой, твоя машина припаркована на стоянке.
Маркус вздохнул, внезапно засмущавшись, потому что дочь порывисто обняла его за шею.
— Спасибо, Маркус, — прошептала она, потом отстранилась, смущенная не меньше, чем он, внезапным порывом чувств. Столь искренние эмоции были несвойственны им при общении, но в данный момент это произошло непроизвольно.
Дженни взглянула на пластиковую бирку ключа от номера мотеля и двинулась из холла к выходу.
Маркус и Генри с болью смотрели ей вслед. Но боль у каждого была своя. Генри Томас любил ее как дочь…
А для Маркуса Тайлера она была дочерью, которую он не умел любить.