Голова моя загудела. В это время раздался звонок.
– Вахтер Иван Кузьмич слушает, – ответил я.
– Мне бы секретаря!
– Я вместо него. Вахтер.
– А что так… вахтер?!
– А вы откуда звоните? – спросил я важно.
– Из Санкт-Петербурга, – ответил ласковый женский голос.
– Так у нас рабочий день закончился. У нас, в Уфе, уже вечер. Два часа разница.
– А-а. А Мулдашева нет?
– Ну-у…
– Так есть он или нет, товарищ вахтер?
– Ну-у…
– Мы в его книгах читали, что он работает допоздна.
– Допоздна-то, допоздна, а может он… по бабам пошел шляться, – нагло заявил я. – Чо я прямо оттуда его… к телефону позову?
– Ну-у… – Женщина на том конце провода смутилась. – Олег Михайлович с ним хотел поговорить.
– А кто такой Олег Михайлович?
– Генеральный директор фармацевтической фабрики – Стукачев Олег Михайлович.
– А-а. А какой у него вопрос? – нагло спросил я, изображая из себя вахтера.
– Ну, вы понимаете… товарищ вахтер… это его, Олега Михайловича, личное дело, о чем говорить с господином Мулдашевым. Он… по личному вопросу, – ответил штампованный секретарский голос.
– А у него, у Мулдашева-то, может сейчас у самого личное дело, – с достоинством произнес я.
– Ну-у…
– Что ну-то? Вы лучше мне скажите, в чем суть вопроса! Я Мулдашеву чуть попозже доложу. Я, вообще-то, с Мулдашевым рюмочку водки нередко выпиваю. Вот и сегодня с уже налитыми рюмками сижу.
– А-а-а. Тогда, – голос секретарши осекся, – я, может быть, соединю вас с самим Олегом Михайловичем? Можно… товарищ вахтер? Вас как зовут?
– Иван Кузьмич, – ответил я.
В трубке долгое время раздавалось шушуканье; видимо, секретарша объясняла, что соединяет его, генерального директора, с… м… м… вахтером.
– Здравствуйте, товарищ вахтер! – раздался бойкий мужской голос генерального директора. – Иван Кузьмич, вас так зовут, что ли?
– С малолетства Иваном Кузьмичом кличут.
– А-а-а-а-а. А Мулдашева и в самом деле нет?
– Нет.
– Вы бы не могли ему передать, чтобы он мне перезвонил?
– А по какому поводу?
– Ну-у-у… родственник у меня болеет глазами…
– Хлеб за брюхом…
– Извините, Иван Кузьмич, извините!
– Это хорошо, что вы извинения умеете еще просить, – вставился я.
– Я ведь, Иван Кузьмич, из простого народа выбился. Я ведь деревенский сам.
– А чо пошел-то в самую воровскую профессию – народ на лекарствах надувать?! Фармация, она не нефтью и газом торгует, фармация, она здоровьем торгует… народа. Рекламу на лечение импотенции сделаете и всех, кто выпил это лекарство, в импотентов превращаете, чтобы народ мужского порядка протезным подъемом на минуту наслаждался и чтобы… хотя бы… А все от баб зависит. Взвизгивает баба – хорошо, кусается – лучше, орет – еще лучше, благим матом орет – еще лучше, ревет и воет баба – совсем хорошо! Вам бы, фармацевтам, криком надо начать торговать… бабским криком. Купил кассету, вой и рев услышал и… никакого лекарства не надо… химического. Слух для секса важнее!!! Но деньги не могут орать, деньги только шелестеть могут.
– Ну вы, Иван Кузьмич, даете!
– Полковник я… в отставке. Через полчаса перезвоните. Соединю я вас с Мулдашевым-то. Он ведь, Мулдашев-то, людей по их отношению к вахтерам вычисляет: за человека вахтера считает – хороший человек, за тварь бездушную – плохой человек. Вот я всех и профильтровываю.
– Спасибо, Иван Кузьмич! Через полчаса я перезвоню! Спасибо! Спасибо вам!
– Пожалуйста, – важно ответил я… как вахтер. – А вы – хороший человек. Вы ведь генеральный директор, а с простым вахтером поговорили. Не побрезговали.
А потом я стал думать о том, что человеческое тело есть машина, но такая сложная машина, что ее создавали аж четыре мира, чтобы она, эта машина, могла не просто рожать, но могла и мечтать, могла и думать… на том уровне, на который ее, машину, вывело сознание, могла и завлекать, могла и… орать благим матом…
И вообще-то женские тела, наверное, отличаются не только пухлостью некоторых мест, а главной их особенностью является то, что они, эти тела, детородны. Сразу четыре тела рожают они в одном… с помощью нас, мужиков. Четыре программы у них, у женщин, работают как одна, чтобы одно четверное тело сделать – тело, которое могло бы так работать, так работать… как одно… и надежно работать… с четверной гарантией.
По этому поводу я нашел у Блаватской следующее (Е. П. Блаватская. Тайная Доктрина, изд. "Минск", 1997, с. 215, 891):
"Андрогинное человечество разделилось на два пола, превращенное Природою в детородные машины…"
"Одушевленные существа с самого начала имели сложение, отвечавшее формам и организмам в полном соответствии с физиологическим состоянием каждого населенного небесного тела".
– Наверное, и на других планетах люди имеют четверное тело, – подумал я. – Но, немного другое… наверное.
Через полчаса вновь раздался звонок из Санкт-Петербурга. Я уже говорил совсем другим голосом… своим. Назначил время приезда на операцию. Ивана Кузьмича похвалил, что вычислил хороших людей… даже среди фармацевтов.
А далее я стал анализировать квадрат и крест. О, как много нашел я про квадрат и крест у Блаватской! О, какая их значимость, оказывается! Не зря христианская и многие тибетские религии своим символом избрали крест! Крест – это центр, крест – это Тхикле… или Душа! Но об этом, дорогой читатель, мы поговорим в следующей главе этой книги. О квадрате мы тоже поговорим. А здесь позвольте мне только кое-что намекнуть о квадрате и кресте применительно к четырем телам человека.
Блаватская писала следующее (Е. П. Блаватская. Тайная Доктрина, т. II, изд. "Минск", 1997, с. 699):
"Египетский Иерофант имел квадратный головной убор, который он должен был носить во время исполнения своих обязанностей. Армянские священники и по настоящее время носят квадратные шапки".
Ну, честно говоря, шапки шапками, а… истина дороже. Да любую шапку надень, хоть квадратную, хоть треугольную, хоть… какой-нибудь малахай! Причем тут то, что твою лысину прикрывает?!
Но… кто знает, кто знает, а может быть и в самом деле квадратные шапки есть символ четырех тел, в которых мы живем, живем в виде бессмертного Духа, запертого даже не в одно, а в целых четыре тела. За четырьмя стенами мы как бы живем, куда уж тут… выбраться на свободу… без помощи Бога.
Что касается квадрата и креста, то я нашел у Блаватской еще и следующее высказывание (Е. П. Блаватская. Тайная Доктрина, изд. "Минск", 1997, с. 698, 699):
"Загадка креста… философский крест… образует, таким образом, как магическую, так и научную четверицу, когда крест этот вписан в совершенный квадрат, он есть основа оккультиста. В его мистических пределах заключается главный ключ, открывающий дверь каждой науки, как физической, так и духовной".
– Любопытно! Очень любопытно! – думал я, наклонив голову над листом, где был нарисован квадрат, в который вписан крест. – Не зря ведь Великая Посвященная говорила, что этот символ является "главным ключом, открывающим двери каждой науки"! Не зря! Что бы это могло означать? Что? Квадрат, в который врисован крест. Квадрат с крестом…
Думая над этим и почесывая свою блестящую лысину, я пришел к выводу, что квадрат есть олицетворение четырех тел; если посчитать по сторонам квадрата, то получается – раз, два, три, четыре.
– Здорово! – по-детски воскликнул я, сам не понимая того, почему же столь далекая аналогия ("раз, два, три, четыре") столь возбудила меня.
Думая над крестом, врисованном в квадрат, я докрасна расчесал свою лысину и даже оставил на ней следы от расчесов.
– Здорово! – снова воскликнул я, мало что понимая. – Как здорово, а! Как здорово! Как здорово, что крест находится в центре квадрата! Крест – это центр, центр четырех…
В этот момент я не понимал своего слегка идиотского возбуждения. И в самом деле – что так возбуждаться-то из-за квадрата с крестом?! Но как много я не знал тогда! Как много! Я не знал, что вскоре во время египетской экспедиции внутри пирамид мы получим четкие фотографии так называемых "шаров Праны", в центре которых будет виден крест. Я не знал, что вскоре я (наконец-то!) обращу внимание на то, что основания всех пирамид мира представляют собой или квадрат или прямоугольник… не треугольник, не пятиугольник, а именно четырехугольник!