Аллоплант – это та же ткань умершего человека, но потерявшая индивидуальные свойства донора
Но вначале, дорогой читатель, позвольте мне кое-что пояснить об "Аллопланте". Если взять кусочек ткани умершего человека и пересадить его живому человеку, то он отторгнется или напрочь рассосется. А вот "Аллоплант", приготовленный из тканей мертвых людей в любой форме (кусочек, порошок, лента и прочее), приживется как родной и даже не вызовет воспалительной реакции. Почему? Все дело в главном секрете "Аллопланта", узнать который безуспешно стремилось много ученых из многих стран. Но, не раскрывая секрета, скажу, что мы научились изменять свойства тканевого матрикса, то есть того вещества (в основном, воды), которое находится между клеток. Как только мы это сделали (с Божьей помощью), ткань донора деиндивидуализировалась, то есть потеряла свойства, характерные именно для этого индивидуума, из тела которого мы брали кусочки тканей. Говоря иными словами, ткань донора (Васи или Коли) переставала быть Васиной или Колиной тканью, впитавшей все их пороки, а превращалась в ткань как бы первозданного человека, человека как такового. Поэтому она хорошо приживается в организме любого человека, да к тому же привлекает к себе огромное количество стволовых клеток, которые запускают процесс регенерации. Именно такую, деиндивидуализированную ткань мы назвали "Аллоплантом", что переводится как "чужой саженец".
Я отхлебнул чай и напряг свои мозги.
– Деиндивидуализированный человек… первозданный человек… чуть ли не "человек-идеал", созданный Богом… Но, таких людей не бывает. Есть только Коли и Васи, полные пороков… – задумчиво пробормотал я.
Быстро остывающий чай с противно плавающим в нем разбухшим пакетиком стал нервировать меня.
– Странно ведь, а, – продолжал размышлять я, – пересаженная ткань полного пороков Васи отторгается… будто бы человек, которому пересаживается ткань (реципиент), не хочет принимать вместе с частичкой тела умершего Васи его пороки! А деиндивидуализированную, то есть очищенную – от пороков, что ли?! – ткань человека реципиент воспринимает легко и просто, почти как родную! Если бы все люди были первозданно чисты, то можно было бы, возможно, и… голову пересадить.
Я отодвинул нервирующий меня стакан с чаем.
– Смотри-ка! – удивился я. – Дух (Васи, например) способен, оказывается, набрав пороков во время земной жизни, так нагадить в своем теле, что даже каждая клеточка среагирует.
Э. М.: Сейчас мы очень широко применяем в медицинской практике способы, суть которых состоит в очищении человека от этой самой "грязи". А именно:
– акупунктурное обкалывание тела суспензией Аллопланта;
– применение водных Аллоплантов;
– лечение в светящемся шаре, где цвета меняются по принципам пяти элементов.
Человек после таких процедур чувствует себя плохо один-два дня, но после – "как на крыльях летает".
А потом я как-то сразу осознал, что жизнь никогда не была бы столь устойчивой и процветающей, если бы не действовал принцип "микрокосм макрокосма", то есть принцип курации Жизни более высоким уровнем Жизни. А сколько этих уровней… ой… ой… вплоть до Бога!
– Человек есть "микрокосм макрокосма", – тихо прошептал я. – Поэтому даже маленький кусочек ткани несет в себе Божественную Энергию… Если он, конечно, чист, то есть без "порочного загрязнения", или очищен от дьявольской порочной энергии.
Я взял ложечку, достал пакетик из стакана с чаем и, не отжав, бросил его на блюдце.
– Тканями человека можно лечить, но… только чистыми тканями. Ткани человека – это такой кладезь, такой кладезь лекарств, – утвердительно сказал я сам себе. – Поэтому… поэтому…
Я откинулся на стуле.
– Поэтому… – настырно продолжал я, – поэтому… поэтому главное лекарство находится в теле человека.
У меня на лбу выступил пот.
– Поэтому лечение препаратами, изготовленными из тканей умерших людей, – не унимался я, – означает лечение под знаменем Бога, поскольку в каждой частичке тела заложена божественная энергия.
Я заулыбался и уже весело отхлебнул чай.
– Сколько лет! Сколько лет! – стал я мысленно приговаривать. – Сколько лет я хранил верность божьей подсказке по поводу создания "Аллопланта", сколько операций мы проделали, целый Всероссийский центр глазной и пластической хирургии создали, чтобы… только по результатам тибетской экспедиции понять кое-что в "Аллопланте"!
Мне стало не по себе. Но было приятно.
– Главное лекарство – в теле человека! Человек есть Микрокосм Макрокосма! – шепотом повторил я.
Но что-то давило внутри. Да и чувство тупости подступило.
– Сколько же тел у человека? – задался я вдруг вопросом. – Четыре что ли? Четыре что ли? Четыре…
Я записал этот вопрос на салфетке и сунул ее в карман. Я понимал, что вскоре должно родиться что-то очень интересное. Но для этого нужно было более внимательно изучить тибетскую литературу. Я чувствовал, что она должна подсказать.
Я расплатился, дав официантке хорошие чаевые. Вышел на улицу и снова пошел по Сретенке. Я шел, как и тогда, в 1987 году, к Инге Владимировне Хохловой.
Инга Владимировна Хохлова
Как и тогда, в 1987 году, Инга Владимировна открыла дверь. А поскольку в голове до сих пор сидели воспоминания 1987 года, я, несмотря на то что бываю у нее очень часто, отметил, что с 1987 года она почти не изменилась. Законсервировалась как бы.
– Привет! – сказал я.
– Привет! – ответила она.
Я стал снимать плащ и обувь.
– Ты в туалет не хочешь что ли? – со смехом спросила Инга Владимировна, зная мою особенность с ходу идти в туалет, как только я прихожу к ней.
– Да нет, – тоже засмеялся я. – Ты знаешь, где я был сейчас?
– Где?
– Помнишь 1987 год, когда мы легализовали "Аллоплант"? Помнишь, я рассказывал, как я на последние гроши ходил в "Шашлычную" на Сретенке отметить это? Вот именно там я и был сейчас. Помнишь?
– Припоминаю что-то… А сейчас что отмечал?
– О, Инга! Очень серьезную вещь отмечал. Сейчас расскажу.
– Кушать будешь?
– Я ведь только из ресторана! А вот чай попью. Уж больно плохим он был в ресторане, – ответил я.
Инга Владимировна Хохлова
С этой женщиной я познакомился как глазной хирург. У ее сына катастрофически падало зрение. Я сделал ему очень сложные операции, падение зрения остановилось и зрение держится до сих пор на высоком уровне.
Инга Владимировна предложила мне останавливаться в Москве у нее. Я сделал это пару раз, но почувствовал себя неудобно: мне выделяли целую комнату, стелили белые простыни и вкусно кормили. Короче говоря, нахлебником я себя чувствовал. Поэтому я, заглянув к ней и попив чая, уходил привычно ночевать на… Центральный Аэровокзал, делая вид, что мне есть где переночевать.
Но постепенно я стал привыкать к этому дому. Уж очень просто и душевно было у нее. Уютно как-то, аж уходить не хотелось! Я тянул, тянул, сидя у нее до глубокой ночи, а потом как бы соглашался, что идти куда-либо (на Центральный Аэровокзал, кстати!) уже поздно и… что, будто бы, те люди, которые якобы меня ждут, обойдутся и без меня.
По-моему, Инга Владимировна понимала все это, но, будучи очень культурной женщиной, не докучала уговорами, а просто создавала ту атмосферу, когда ты себя чувствуешь человеком, а не закомплексованным нахлебником. А в тот вечер 1987 года я вообще нагло попросился переночевать у нее, – уж больно хотелось чувствовать себя человеком.
Вскоре получилось так, что ее квартира на углу Сретенки и Пушкарева переулка стала моим вторым домом. У меня появилось аж свое полотенце, и я стал приезжать сюда как домой. Даже в те годы, когда я был народным депутатом РСФСР (1990–1993 годы) и нам, депутатам, бесплатно представлялись отдельные номера в гостинице "Россия", я все равно жил у Инги Владимировны и пешком от нее ходил в Кремль. Не жилось как-то в гостинице "Россия", в дом к Инге Владимировне тянуло.
А через некоторое время квартира Инги Владимировны вообще превратилась в штаб Всероссийского центра глазной и пластической хирургии, куда ко мне приходили разные люди, и мы там устраивали целые совещания. А сколько своих больных я пересмотрел у нее на квартире! А во сколько стран я уезжал отсюда! А каким количеством звонков докучали ей!