Роман Ю. Тынянова значительно отличается от научной биографии и от привычного жизнеописания Пушкина. Изменена стилистика: наблюдение извне заменяется описанием развития характера героя. Тынянов задумал роман о жизни поэта, успев написать только две части: "Лицей" и "Юность". Пушкинские строки стали объектом наблюдения во второй части романа: они выражают настроение юного поэта, о них говорят критик-гувернер Иконников и лицейский преподаватель Кошанский, знаменитый поэт Державин, который, услышав "Воспоминания в Царском Селе", высказался однозначно: "Оставьте его поэтом". В незаконченной части романа стихи Пушкина становятся не просто объектом исследования, но и документом, позволяющим раскрыть биографические детали жизни поэта. Ключевое слово для которых, по мнению автора, было "вольность": "Одною вольностью дорожил, только для вольности жил. А не нашел нигде, ни в чем – ни в любви, ни в дружбе, ни в младости. Полюбил и узнал, как томятся в темнице разбойники: ни слова правды, ни стиха" [22: 605].
Действующим лицом всех трех романов Тынянова является Пушкин. В романе "Кюхля" он – романтик, в "Смерти Вазир-Мухтара" – дипломат, в последнем романе Тынянов создал многомерный портрет своего героя, проследив формирование Пушкина как творческой личности.
В трилогии представлен синтез художественного и литературоведческого начал, что дает основание отнести все три его произведения к тому жанру филологического романа. В них документальность соседствует с воображением, цитирование литературных источников создает многослойный культурный фон, автор в них выступает в трех ипостасях: как писатель, литературовед и культуролог. Тынянов показал становление творческой личности в неразрывной связи с эпохой. Если помнить, что "поэзия и филология – на глубинном уровне почти одно и то же", то романы Ю. Тынянова определенно можно считать предтечей филологических романов.
"Поиски жанра" филологического романа в 20-е – 40-е годы: В. Шкловский, В. Каверин, О. Форш, В. Набоков, К. Вагинов, В. Сиповский и др
Утверждение в теории литературы новых понятий, терминов проходит очень длительный процесс. То же самое вот уже второй век происходит с жанровыми признаками нового вида романа. О них спорят, их принимают и отвергают. На взгляд А. Разумовой, "возникновение филологического романа тесно связано с литературной борьбой 20-х годов, когда наметилось противостояние двух филологических "партий" – "школы Бахтина" и школы ленинградских формалистов, определенно дополняющих друг друга. Идеи Бахтина и его единомышленников вдохновлял "пафос диахронии" (приоритет наследования и преемственности), идеи формалистов – "пафос синхронии" (приоритет "борьбы и смены"" [125: 3]. Основные концепции этих двух научных школ нашли отражение не только в научных спорах и научных трудах их представителей, но и в их художественных произведениях. По мнению А. Разумовой, "идеи школы Бахтина-Пумпянского и связанный с нею пафос диахронии определял сюжет романа К. Вагинова "Козлиная песнь" (1927–1928), а идеями формалистов и соответственно пафосом синхронии пронизан сюжет романа В. Каверина "Скандалист, или Вечера на Васильевском острове" (1928)" [125: 3].
Двадцатые годы, которые "аккумулировали опыт предшествующей литературы", были поиском новых форм, что нашло свое отражение и в романе Ольги Форш "Сумасшедший корабль", который дал возможность понять духовные поиски творческой интеллигенции в этот период. В своей монографии "Ольга Форш" А.В. Тамарченко приводит слова писательницы: "Я старалась в форме сжатой и острой дать характеристику многих современников и показать преломление лет военного коммунизма в умах интеллигенции, которая недавно стала советской. В этой книге… хотелось закрепить весь путь и конец былого "русского интеллигента"" [141: 374]. Исследователь отметила, что в сжатом виде в роман вошли опубликованные и неопубликованные статьи О. Форш, выводя роман за пределы традиционного жанра. Автор украсила текст зарисовками с натуры, речевыми оборотами, подхваченными в художественной среде, лексикой филологов, вымышленной фабулой. Сама Форш осознавала, что ее "книга странная" [141: 386].
Роман "Сумасшедший корабль" для неподготовленного читателя зашифрован, почти каждая его страница – загадка, викторина, особенно это касается героев (Сохатый – Замятин, Жуканец – Шкловский), или словесных оборотов (например, Фаустов пудель ), потому нужны "ключи" для его понимания. "Литературная энциклопедия терминов и понятий" предлагает в отношении такого рода произведений, в которых многообразие жанровых определений подразумевает не только тематическое разделение, но и структурное, понятие "роман с ключом" [4] . В качестве "ключа" к роману Форш вашингтонское издание 1964 года сопровождено комментариями издателя и писателя Бориса Филиппова, который считает, что большинство персонажей в романе легко угадать: они поданы с "кристальной прозрачностью". Большую сложность вызывают ссылки на цитаты, хотя они помогают соприкоснуться с эпохой и представителями творческой интеллигенции 30-х годов XX века; в издании 1989 года приводятся воспоминания Н. Берберовой из книги "Курсив мой"; в издании 1990 г. дается отрывок из воспоминаний художника В.А. Милашевского, который сам жил и работал в ДИСКе. Дом искусств был запечатлен и М. Горьким в "Несвоевременных мыслях", и А. Грином в "Крысолове", и Е. Замятиным в "Мамае", и А. Куприным в "Крылатой душе", а также в воспоминаниях 3. Гиппиус, М. Слонимского, Н. Оцупа, В. Иванова, А. Ремизова и др. О. Форш не только изобразила "корабль первооткрывателей", но сумела передать состояние их творческого подъема и, как отмечает С. Тимина, "… включила в свой необычный по жанру роман "Сумасшедший корабль" рассуждение о природе искусства и судьбах культуры" [143:51]: "Искусство облегчает, освобождает, преображает грубую тяжесть" [24: 260]; "Труден путь служения человечеству. И думается, в то время как общественный деятель должен из себя вырасти, художнику надлежит себя перерасти" [24: 292]; "Но страна в начальной стадии культуры может беречь только то, что выдвигается в каждый данный момент как ей насущно полезное" [24: 293].
Анахронизмом выглядит сегодня стремление истолковать роман О. Форш как "мемуарный", сама композиция его говорит о том, что автор задумал авангардное для своего времени по жанру произведение. В нем нет глав, в нем девять волн, которые отсылают к понятию "девятый вал" – символу грозной опасности и в то же время символу наивысшего подъема. (Такие ассоциации использовались не только О. Форш: у И. Эренбурга в 50-е годы был написан роман "Девятый вал").
Название романа отсылает нас в XV век, к творчеству Иеронима Босха, создателя картины "Корабль дураков". Форш была ученицей П.П. Чистякова, которому посвятила рассказ "Художник – мудрец". В нем она признавалась, что через искусство "в каком-то непреходящем бытии" находится настоящий творец. В романе и создано это пространство "непреходящего бытия", которое с первых страниц символизирует "корабль церкви", доставляющий души грешников к вратам рая. На нем "шуты" не перестают заниматься искусством, так как на протяжении столетий им было позволительно высмеивать нравы и мораль общества.
Текст О. Форш не укладывается в рамки жанра мемуаров. Только жанр романа позволяет ей нарисовать картину внутренней жизни Дома искусств параллельно с описанием эпохи. Первые три главы романа Форш воспроизводят уклад внутренней жизни, связанный с показом неприспособленности "любимцев публики" вести хозяйство. Н. Тихонов вспоминал о ее способности "переходить от одного жанра к другому": "Автор бесчинствует с персонажами по рецепту гоголевской "невесты", дополняя одних другими, либо черты, чуть намеченные в подлиннике, вытягивает, ну, просто, в гротеск, либо рождает целиком новых граждан" [24: 229]. В сюжетную канву романа вплетаются литературоведческие термины, цитаты, аллюзии и легенды о жизни творческой интеллигенции: "Каждый писатель, кроме пайкового мешка, который нес сам, ввозил обязательно в свое обиталище на спине беспризорника или "рикши" из последних тенишевских гимназистов несметную кучу книг" [24:238]. Все насельники корабля обзавелись книгами, они совались под кровать, ими заставляли подоконники, их читали друг другу, литература возвращалась к сказовой форме: "Эй, послушайте, подойдите. Поговорим о Логосе" [24: 244].
Автор стремится воссоздать жизнь людей творческих, в частности, "показать преодоление бытовых трудностей при помощи "искусства"" [24: 256]. Будни героев окрашены трагизмом, в первую очередь, из-за утраты религиозного чувства: из окон "корабля" ежедневно можно наблюдать у проруби реки молодых людей, решившихся на самоубийство. Но в то же время картина общего упадка вступает в противоречие с главной мыслью о значимости искусства: "…автор позволяет себе скромно настаивать на необходимости развития у граждан воображения как начала, организующего жизнь, и множителя ее радостей" [24: 257].