Новый импульс поискам новых форм и идей в филологической прозе придали А. Синявский (А. Терц) и Ю. Карабчиевский. Одним из первых их предпринял Андрей Синявский, любовь и уважение которого к В. Розанову выразились в его книге ""Опавшие листья" В.В. Розанова" (1982). Литературные реминисценции, аллюзии, пародийные параллели и перифразы классических текстов в его произведениях были, с одной стороны, данью традиции, которая сложилась в 20-30-е годы, а с другой, предвосхищением увлечения проблемой интертекстуальности постмодернистами в конце XX века. Бесстрашие в обращении с именами классиков русской литературы XIX века, ироничный, подчас даже фамильярный тон изложения самому Синявскому нередко ставили в вину.
А. Генис в "Беседах о новой словесности" относит Синявского к создателям "новой литературы", сумевшим раньше других изменить свое отношение к традиционным вопросам теории литературы. В статье "Что такое социалистический реализм" тот предложил способы избежания прямого цитирования других авторов: "Текст, принадлежащий другому автору, становится заведомо чужим, в качестве такового уже может рассматриваться как большая, размером в целую книгу, цитата" [55: 30]. Утверждение Гениса, что Синявский всегда писал не роман, а "черновик романа", отдаваясь таким образом во власть "того особого жанра, который в его творчестве следовало бы назвать просто "книга"", еще раз наталкивает на мысль о том, что его "Прогулки с Пушкиным" тяготеют к жанру филологического романа, в котором наброски, варианты, заметки дороже строгого следования сюжету. "Плетение словес, игра самодостаточной формы, ритуальный танец, орнаментный рисунок, плавное течение текста – вот прообразы прозы Синявского", справедливо замечал А. Генис, еще раз подтвердив продолжение традиций В. Розанова в творчестве писателей XX века. Правда, 3. Кедрина именовала особенности стиля Синявского "литературными забавами".
Наибольший скандал вызвало произведение Синявского "Прогулки с Пушкиным", написанное в камере, присланное на волю по частям и опубликованное в эмигрантском "Новом журнале" в 1976 году. Критиков сразу же возмутил его тон, приведший к литературному скандалу, и "стилистические разногласия". Исследователь творчества Синявского К.Т. Непомнящи отмечала, что "эти разногласия исходят из разницы в представлениях о том, как работает язык, и, в свою очередь, влекут за собой целую систему отношений между писателем, читателем, текстом, жанром…" [107:41]. Сам автор так обозначил жанр своей книги: "фантастическое литературоведение", пояснив: "Было просто забавно писать научную монографию о Пушкине, будучи в трудовом лагере. Но некоторые вещи я просто сломал впервые – так же, как вы ломаете игрушку, – и склеил их обратно по-новому.
Возьмем, например, "Медного всадника". Я предложил гипотезу, что Петр – это поэт, а Евгений – ординарный человек. Я не настаиваю на этом прочтении, и я никогда не предполагал, что "Прогулки с Пушкиным" будут использоваться для изучения Пушкина. Или где-то еще в своей работе я рассмотрю гипотезу, что Татьяна была фактически влюблена в Пушкина, а не в Евгения Онегина. Я не утверждал это с абсолютной серьезностью. Я просто взял и перевернул это вверх ногами" [107: 191].
К.Т. Непомнящи утверждает, что "Прогулки с Пушкиным" представляют собой "упражнение в писательстве", где намеренно нарушаются установленные нормы. Автор, по ее словам, демонстрирует собственное видение роли словесного искусства, разрушает "барьеры между словами и демонстрацией сложных взаимосвязей знака и представления" [107:192]. И.С. Скоропанова находит, что Синявскому удалось из литературы и литературоведения, вступивших в новые взаимоотношения, создать собственный текст: "Художественный, документальный, литературоведческий, культурологический материал служит для создания произведения литературного, при написании которого, однако, используются как равноправные два языка культуры: язык художественной литературы и язык литературоведческой науки. "Двойное письмо", основанное на принципе деконструкции, – вот тот принципиально новый момент, который отличает Абрама Терца от его предшественников, создававших "литературу о литературе" и выходивших в своем творчестве за границы устоявшихся жанров… "Прогулки с Пушкиным" – явление паралитературы" [136: 82]. Сергей Бочаров констатировал близость романа Синявского к жанру филологического: ""Прогулки с Пушкиным" – литература не меньше, чем литературоведение" [44: 78].
Одна из особенностей "Прогулок с Пушкиным" – парадоксальность суждений А. Терца (А. Синявского) о личности Поэта, которая во многом определяла характерные черты его творчества. В одном месте писатель отмечает необычный способ Пушкина "охотиться на героев, забрасывая линию судьбы, как лассо…" и утверждает, что "самый круглый в литературе писатель, Пушкин повсюду обнаруживает черту – замкнуть окружность, будь то абрис событий или острый очерк строфы, увязанной, как баранки, в рифмованные гирлянды" [19: 357]. В другом месте, пытаясь объяснить восприимчивость поэта к отражению самых разнообразных жизненных реалий в емких поэтических строках, приходит к неожиданному выводу: "Пустота – содержимое Пушкина…Ею прежде всего обеспечивалась восприимчивость поэта, подчинявшаяся обаянию любого каприза и колорита поглощаемой торопливо картины…" [19: 373]. Исследуя истоки свежести пушкинского взгляда на мир, незамутненного холодным опытом прожитых лет, А.Терц отмечает, что "Пушкин остается ребенком, который сразу и младше и старше всех. Подвижность, непостоянство в погоне за призраком жизни, в скитаниях по морям – по волнам…умерялись в нем тягой к порядку, покою и равновесию" [19: 387]. Пишет автор и о дорогой цене, которую Пушкин – человек заплатил за гениальность Пушкина – поэта: "Единого человека-поэта он рассек пополам, на Поэта и человека, и, отдав преимущества первому, оставил человека ни с чем, без тени его элегантной профессии, зато во всей его мелкой и непритязательной простоте" [19: 404].
Примечательно, что предисловие к первому собранию сочинений А. Терца в России написал Владимир Новиков, в будущем автор "Романа с языком, или Сентиментального дискурса" и эссе "Филологический роман", утверждая, что А. Синявский не только творил литературу, но исследовал ее, как Ю. Тынянов: "Это было не раздвоение личности, как потом утверждали обвинители Синявского, а удвоение духовного мира. С ним произошло примерно то же, что случилось в середине двадцатых годов с Юрием Тыняновым – писателем и ученым, уроки которого ощутимы и в научной, и в творческой деятельности Синявского. Иным Бог дает сразу два таланта – писательский и исследовательский…" [19: 4]. Вл. Новиков обратил внимание на связь автора и персонажа, на происхождение псевдонима, на роль гиперболы и иронии в тексте, сказав, что Синявский создал не исследование, не учебник, а сказал живое слово о Пушкине того, кто "на дружеской ноге" с культурой. По мысли Новикова, только так ее можно развивать и только так ею можно владеть.
Мария Розанова в статье "К истории и географии этой книги", посвященной "Прогулкам с Пушкиным", сказала, что "искусство (чистое искусство) в широком смысле слова – это прообраз Воскресенья" [130:157], тем самым связав книгу с филологическим романом Ю. Карабчиевского "Воскресение Маяковского", написанным в 1985 году. В России опубликован он был только спустя пять лет в журнале "Театр".
Ю. Карабчиевский писал стихи, прозу, эссе, но именно его книга о Маяковском вышла с подзаголовком "филологический роман". По словам Ю. Костыренко, "для Карабчиевского не существовало в литературе периферийных жанров" [87: 217]. Он всегда и везде вел сугубо личностный, не претендующий на научность разговор-исповедь, в котором делился своими открытиями в русской культуре XX века. Так же, как и Синявский, он игнорировал нормативы академического литературоведения, стиль советской литературной критики, тяготел к жанру свободного очерка: он "…всегда стремился к разговору с читателем на равных, но никогда не становился в позу "учителя", в читателе видел, прежде всего, собеседника, и вот это делало его, как автора, открытым для возражений, более того, как бы предполагало спор" [87: 218]. Исследователь творчества и жизни Маяковского размышлял о том, что понятие "поэзия" не поддается определению, аргументируя свою мысль тем, что поэзия "занимается внутренней сутью явлений", постигать которые приходится, "никак не нарушая их естественной целостности, не внедряясь, не ломая, не убивая" [10: 28]. Маяковский, утверждал Карабчиевский, жил и творил иначе, его этическая эстетика использует форму декларации, чтобы привлечь массы. Он трибун, наделенный "чувством словесной поверхности" [10: 31].