Она сказала: "Возможно, так и есть. Это даже можно объяснить. Тогда, в том возрасте, я постоянно врала маме. Я до сих пор обманываю, но очень стараюсь останавливать себя вовремя".
Здесь она обращается к чувству разорванности, диссоциированности. Возможно, что здесь также выражено чувство Сары, что ее обманули, предали.
Я спросил, ворует ли она сама вещи у других людей, и она сказала: "Нет, с этим проблем никогда не было".
Дальше она рассказывала о том, как он врала тогда и все это было связано с ее ежедневными обязанностями по дому: "Ты убралась в комнате? Пол натерла?" и так далее. "Я все время врала, и чем сильнее мама пыталась подталкивать меня к признанию лжи, тем больше я обманывала. Я много врала в школе и также по поводу работы. Я не особо вкладываю себя в работу. Понимаете, в прошлом семестре мне было хорошо, а в этом - я несчастна. Мне кажется, я расту очень быстро, ну, не слишком уж быстро, но расту. Понимаете, в плане логики и рациональности я развиваюсь куда быстрее, чем в плане эмоций. Эмоционально я отстаю от других".
На мой вопрос про мастурбацию она ответила: "Да, конечно, несколько лет назад".
На этом этапе стала говорить о вещах, важность которых она чувствовала сама, и возможно здесь она ближе всего подошла к формулированию своей собственной позиции. Она сказала: "Я не могу объяснить это; у меня такое чувство, как будто я стою на крыше церкви, на самом шпиле. Я совсем беспомощна, вокруг нет ничего, за что можно ухватиться, чтобы не упасть. Кажется, я могу только балансировать там, и больше ничего".
Тогда я ей напомнил, хотя и знал, что сама она этого не помнит, как она изменилась после того, как мама, которая до сих пор очень хорошо заботилась о ней, вдруг перестала это делать - не могла по причине беременности. (Саре тогда было год и девять месяцев, а следующая беременность матери пришлась на ее шести или семилетний возраст.)
Казалось, что девочка все это понимает, но сказала она следующее: "Все серьезнее. Что до преследования, то это не мужчина преследует девушку, а что-то преследует меня саму. Люди за моей спиной делают это".
На этом этапе изменился сам характер нашей беседы - Сара превратилась в больную, демонстрирующую выраженное психиатрическое расстройство параноидального типа. Действуя таким образом, она попадала в зависимость от определенных особенностей, обнаруженных ею психотерапевтической ситуации, а также показывала высокий уровень доверия ко мне как к терапевту. Она могла бы доверять мне в работе с ее состоянием как болезнью или стрессом, но не в том случае, когда будет виден мой страх того, что она больна.
Тема увлекла ее и Сара продолжала: "Если я не успеваю вовремя взять себя в руки и справиться с этим логически, то страх проникает внутрь и ранит меня".
Я предложил Саре, чтобы она попробовала рассказать мне самую тяжелую ситуацию в ее жизни.
"Мне было лет, ну скажем, одиннадцать, я как раз только что перешла в свою последнюю школу. В младших классах мне нравилось [и она описала цветущие кусты, которые были в школе, и многое другое, что ей нравилось там, а также рассказала про директрису], а средняя школа оказалась враждебной, полной снобизма и лицемерия". Она говорила с сильным чувством: "Я чувствовала, что ничего не стою, и мой испуг проявлялся на физическом уровне. Мне казалось, что в любой момент меня могут зарезать, пристрелить, задушить. Особенно ярко я чувствовала страх быть заколотой.
Ты как будто бы носишь мишень на спине, не зная об этом".
После этого она сказала, совершенно другим голосом: "Ну, мы продвинулись куда-нибудь?"
Казалось, для того, чтобы продолжать, ей нужно какое-то поощрение. Я, понятное дело, не знал, что именно может выясниться в дальнейшем рассказе.
"Хуже всего мне было (сейчас все не так плохо), когда я доверяла кому-то какую-то очень личную информацию и это делало меня абсолютно верной этим людям, зависимой от них. Но видите, они изменились, никого из них больше нет со мной". И добавила: "Самое неприятное - когда плачешь и никого невозможно найти, никого нет рядом". После чего она смогла отойти от позиции уязвимого, страдающего человека и произнесла: "Хорошо, я справлюсь с этим. Но хуже всего, когда я в депрессии, я кажусь нудной и неинтересной. Я в такие периоды очень угрюма и погружена в свои мысли, и все, кроме моей подруги и Дэвида, отворачиваются от меня".
Здесь ей потребовалась помощь с моей стороны.
Я сказал: "Депрессия имеет свое собственное значение, что-то, связанное с бессознательным. [С этой девочкой я мог использовать это слово.] Ты ненавидишь человека, которому доверяешь, но который изменился, перестал быть надежным, перестал понимать тебя, а может быть даже, стал озлобленным. А ты ударяешься в депрессию, вместо того чтобы ненавидеть его - человека, который был, но теперь перестал быть надежным".
Кажется, это помогло.
Она продолжала: "Мне не нравятся люди, которые причиняют мне боль", - после чего начала напрямую ругать какую-то женщину из школы, отбросив логику и позволив себе выражать чувства, даже те, которые не имеют достоверного основания.
Можно сказать, что сейчас она вновь переживала какой-то маниакальный приступ, который случился в школе и о котором я ничего не знал. Теперь понял, почему ее отправили домой и рекомендовали проконсультироваться у меня. А дальше все было примерно так:
"Эту женщину из школы я просто не выношу, невозможно описать словами, как она мне не нравится. В ней есть все самое плохое, и я это вижу, поскольку у меня у самой тоже все это есть. Она думает только о себе. Она эгоцентрична и тщеславна, я - то же самое. Она равнодушна, бессердечна и недоброжелательна. Она работала нянечкой, ее заботы - это стирка, кофе с бисквитами и все такое. Она не делает свою работу. Сидит, заигрывает со всеми молодыми мужчинами из персонала, пьет херес [употребление алкоголя в школе запрещается], курит крепкие русские сигареты. И делает все это совершенно открыто в нашей столовой.
Я взяла нож и просто кинула его об дверь. Если бы я задумалась, то поняла бы, какой устроила шум. Конечно, входит эта женщина. "Что это такое! Ты в своем уме?" Я попыталась ответить вежливо, но повелась на ее слова о том, что у меня помутилось в голове. Конечно, я наврала, и никто не знает, что это ложь, кроме моей подруги, Дэвида и теперь вас. И хотя она и сказала "Я тебе не верю", я смогла ее убедить. (Она наврала - сказала, что пыталась починить дверь, сомневаюсь, чтобы кто-нибудь верил ей)".
Она еще не закончила свой рассказ и была очень возбуждена: "У меня есть такая шапка [описала ее форму], а она пришла и говорит: "А ну-ка сними эту дурацкую шляпу!" Я сказала: "Нет, почему это?" Она сказала: "Потому что я велела. Снимай немедленно!" После этого я закричала и все кричала и кричала, не переставая!"
Тут я вспомнил, как она изменилась в год и девять - из нормального ребенка превратилась в больного, - мать была на третьем месяце, и это явно травмировало девочку - она кричала и кричала, не переставая. Я в то время работал с Сарой, и мои наблюдения, сделанные четырнадцать лет назад, позволили объяснить рассказанную сейчас историю, так что я не сомневаюсь в правильности выбранного пути.
Сара продолжала говорить про ту женщину: "Понимаете, внутри она такая же неуверенная, как все остальные люди. Она орала: "Ну что же ты больше не кричишь?", как бы провоцируя меня. Ну, я и закричала, а она: "Ну что ты орешь?" Я закричала громче. На этом все закончилось. Вы понимаете, она женщина немолодая".
Я спросил: "Сорок?"
Она: "Да", и продолжала: "Я подала жалобу обо всем, что она делает в нашей комнате, как мы обязаны стучаться в нашу дверь, чтобы войти, и как она ноет: "Никогда не зайдете ко мне, всегда только за булочками и кофе приходите" (это действительно так)".
Этот материал обнажает амбивалентность в паре альтернатив - механизмы регресса и механизмы прогресса, который ведет к независимости.
Далее я не мог делать заметки, поэтому значительная часть материала не запротоколирована.
Мы очень серьезно обсудили случившееся. Я указал ей, что возможность полностью выразить свою ненависть стала для нее (Сары) облегчением, но проблема не только в этом. На самом деле, ее провоцирует не та ненавистная женщина, а кто-то другой, надежный и понимающий. При угрозе провокации, реакции той женщины вызывают ненависть. Речь идет о маме, которая была хорошей, а стала плохой; произошло внезапное разрушение иллюзии, именно в тот момент, когда мама была на шестом месяце беременности, когда вместе с изменения, произошедшими с мамой изменилась и сама Сара.
Сара постоянно напоминала мне, что у ее мамы есть все, что она хочет в ней видеть и считает, что должно быть у мамы.
Я говорил, что знаю об этом, но первоначальное внезапное разрушение иллюзии сформировало у нее уверенность в том, что даже очень хороший человек через некоторое время все равно изменится и станет ненавистным. Однако (сказал я) я знаю., что Сара никогда не станет ненавидеть, не станет уничтожать хорошего человека. Я применил эту мысль к себе самому, сказав: "Вот я здесь перед тобою. Тебе пришлось обходиться со мной особым образом. Но твой паттерн никуда не делся - ты ждешь, что я стану другим, может быть даже предам тебя".