А с кончика носа, любого и каждого, всякого, эти синие искры сыплются вниз фонтанчиком. Остальное - не менее поразительно, сами увидите, читая данное Книготворение и Рисункописание.
Кто?
Звукопечаткин.
Когда написано?
Всегда написано.
Где?
На Гдереве.
Конец связи
Цветы моей матери
Инструмент назывался булька. Булек было четыре, с шариками разных размеров, в зависимости от лепестков грядущего цветка.
Из чего и как получалась булька? Отливали металлический стержень с шариком на конце и ввинчивали это орудие в круглую деревяшку - за неё и только за неё можно было хвататься руками. Собственно булькой был тяжёленький шарик на металлическом стержне, его забуливали в печной огонь, в горящие угли, в пылающие дрова, секунд через тридцать-сорок выдёргивали из пламени, а потом, нажимая на деревянную ручку, вдавливали раскалённую бульку в плоские лепестки цветка, в цветочную выкройку из мелкого лоскута. Лепестки становились от бульки выпукло-впуклыми, их чашечки шелестели.
Цыганской иглой делалась дырка, в дырку вдевали стебель, получались малюсенькие цветочки. Шёлковой белой ниткой их вязали в букетики, крепили к ромбическим картонкам, сдавали в артель художественных изделий. Изделия эти в одна тысяча девятьсот сорок третьем году были писком западной моды, воюющая отчизна сбывала их за рубеж, где носили эти цветочки на платьях, пальто и шляпках.
Три раза в месяц мы с матерью получали в артели отрывки-абзацы-фрагменты-лоскутья застиранных госпитальных простыней и наволочек, моток тонкой проволоки цвета червонного золота, банку вонючего клея, две-три краски, огрызки картона, раз в месяц - широкую жесткую кисть, десять шпулек белых шелковых ниток. Из этого получалось сто двадцать пять стаканов чудесных цветочков. Их кроила, красила и доводила до ослепительного изящества моя прозрачная от голода мать. Я же при ней работала только булькой, наловчась выдёргивать инструмент из раскалённых углей, было мне шесть лет.
Потом сразу кончились война и эти цветочки. Мы сели в деревянный вагон и поехали домой. Месяц ехали, полмесяца стояли - всюду реки беженцев, все домой текут. Покуда стояли, костры жгли, мы с матерью достали бульки из мешка, цветочков понаделали, выменяли на мятый медный чайник, на целые сандалики, отцу - на махорку, всем - на три кило пшена. Жены снабженцев брали по пять букетиков, мода из Европы докатилась.
А дом-то наш тю-тю!.. Другие в нём живут по ордерам, такое вышло историческое свинство. Опять же Высший Разум бессердечен, в том смысле, что не имеет человеческого сердца, и в этом плане он бездушен, ни добр, ни зол, ни порчи тут, ни сглаза, ни проклятья родового, а просто одна действительность другую отменила - и всё. За что? Да ни за что. Погода вот такая.
Бульки завернули в байку и забыли. Мода на те цветочки отвалила, все поэты их разоблачили: мол, мы - естественные, а вы - искусственные, мы - Божья искра, а вы - дешёвка, пошлая поделка, мы - благоухаем, а вы - барахло. Яснее ясного. Против лома нет приема даже в штате Оклахома - такие вот свежие мысли.
Шесть лет мне было, а стало шестьдесят, а матери моей - девяносто семь, и она уж меня совсем не узнавала. Держала где-то в памяти сердечной, в поле внутреннего зрения, а внешним зреньем узнавала только старшую дочь, мою сестру. И вдруг говорит:
- В обувной коробке. Восемь букетиков. Бульки помнишь? Коробка во-о-он там…
- Бред! - я подумала шёпотом. - Сущий бред! В последнее время она разговаривает с давно умершими - с матерью своей, с отцом, с бабушкой, с дедушкой, с братьями, сестрами, живёт в своей далёкой молодости, бурно до отчаянья переживает какие-то события, забытые давным-давно и вдруг теперь отмытые, как стёкла, в её остранённой памяти. Сейчас вот ей мерещатся восемь букетиков, бульки…
Уронив голову на плечо, сухонькую свою головку на сухонькое плечико, мать всхлипывала в дрёме. На всякий случай заглянула я туда, где привиделась коробка ей с цветочками.
Была там коробка, была!.. Перетянутая вишнёвой узенькой лентой. А там внутри, на вате одна тысяча девятьсот сорок третьего года, лежали малюсенькие, хрупкие цветочки подснежника, ландыша, яблони, садов и лугов, лесов и оврагов. Восемь букетиков, сверкающих свежестью, трепетных, нежных, шевелящихся от воздуха, света и человеческого дыхания.
- Можешь их увезти, если хочешь… Если они там ещё не увяли. Это тебе от меня наследство. Такая маленькая чепуха на память.
И она постаралась мне улыбнуться, кулачком утирая постоянно текущие слёзы. Истекало время её жизни, текли наяву мучительные видения: какой-то младенец, казалось ей, серебрился на краю постели - она боялась, что он разобьётся; какие-то войска входили через балкон и мимо неё проносили своих раненых; младшая дочь плохо переходила дорогу с трамвайными рельсами…
Родилась моя мать в Рождество, душа ее возвратилась к Творцу на Спас. Имя её в переводе на русский означало Нежная. Она была столь красива, что все на неё оглядывались. И две её девочки, мы с сестрой, росли в особенном свете сладостной славы, с детства слыша вослед: - Это - девочки той красавицы…
Всякий день моей всякой жизни овеян благородным происхождением от изумительно красивой матери.
А сегодня её цветочкам - пятьдесят пять лет. Кто носил эту прелесть в одна тысяча девятьсот сорок третьем году? И за каким рубежом?.. Мода на эти цветочки плыла над широкой кровью, делали эти венчики из госпитальной рвани, много пели при том, песня - она обезболивает. А как начнёшь засыпать на ходу от голода и печного жара да хватать раскалённую бульку за железо, за шарик голой ладонью, - так будешь петь нескончаемо, неизлечимо.
Марс и Энгельс
Упорнографическая история
"Ты будешь видеть то, Чего никто!.."
Ю. М.
Есть ли жизнь на Марсе?
Есть. Две. Марс и Энгельс.
Конец связи
Марс и Энгельс прилетели.
… у них тут лекция:
"На Марсе жизнь есть, а на Энгельсе - нет".
Конец связи
Марс и Энгельс пришли к отвязному неформалу Гоголю а Деньрождень.
А Гоголь ушел в себя и вернется оттуда к Пушкину, в Африку гулять!..
От тоже думает, что Марс и Энгельс - это воздушные шарики!..
Марс и Энгельс за работой над трудом "Кошмарс, кошмарсиане и кошмарсианство."
Не стучать! Не входить! Небес покоить!
Марс и Энгельс в зоопарке
Если нет попутного ветра, они валетом спят на скамейке в ожидании перемен, а Марс часто спрашивает во сне: "Энгельс, я тебе не мешаю? Тебе удобно?"
Марс и Энгельс превращают связующую нить в цветочки, в снежинки, в звезды и в алмазы, во что угодно. Мастер-класс даёт связующие нити.
Скажи у входа, что ко мне. Получишь нити высших связей.
Мастер-класс "Связующие нити кипятка".
Марс и Энгельс легко проходят фейс-контроль, наладив производство лиц, как производство облаков.
Марс и Энгельс в стране, где один народ убежал весь в леса, а другой в горы, и больше некому качать пиво из космоса.
Марс и Энгельс ходят по лезвию ножа и доходят до ручки, работая над трудом "Миф и легенда - как пенсия для героев, павших в борьбе с троянским конём".
Здесь лето, а Марс и Энгельс шьют себе зимние брюки.