После окончания Первой чеченской войны и выборов Президента, Мамед попытался подлезть к Басаеву, заказав за границей рекламные проспекты с изображением Шамиля Басаева, видео-ролики и т. д. Но выборы в президенты Масхадова не дали осуществиться планам М. Муталибова.
(Дополнение 2008: Ныне Мамед, сделав хороший "подъездной" подарок Рамзану Кадырову, научившись совершать намаз и даже выучив арабский алфавит, что позволило ему "читать" Коран, получил от Рамзана "добро" на пост муфтия Чеченской Республики. - Таковы наши "праведники". Полысевшие и убеленные сединами, они чинно, как подобает умудренным опытом и набожным старцам, достойно прожившим жизнь, наставляют молодежь и в одночасье "превращаются" в символ той моральной чистоты, о которой сами никогда не имели понятия).
…Дела таких "офицеров" и "солдат" Хана и Таса, как "Макс", Юра, Адлан, Виктор, Гасан, позже "Маратка" и других, наводили ужас на все иные ОПГ по Москве, да и стреляли они спокойно, даже в центре Москвы имея в карманах удостоверения сотрудников спецслужб. Так "Макс" Максим Лазовский - майор ФСБ, Марат - старший лейтенант, Адлан - капитан…
Известный тогда вор в законе В., считавшийся смотрящим за Москвой и впоследствии похороненный на Ваганьковском кладбище, проводил с Ханом некоторые работы криминального плана. Он неоднократно предлагал Хану стать ему "братом", то есть вором в законе, и говорил, что знает его с "правильной воровской стороны". На что Хан неизменно отвечал, что всегда готов оказывать поддержку и уважение, но он - чеченец, национальные законы и обычаи для него - превыше всего, а у чеченцев самыми важными являются кровно-родственные отношения, что не сходится с воровскими понятиями.
О Руслане Атлангериеве слышал с разных сторон, - в том числе немало положительного и в зоне поселка Чернокозово, где он отбывал наказание до моего этапирования туда. Лично мы с ним не знакомы. Они с Ханом были в очень близких, дружеских отношениях, и каждый заботился и помогал другому в зоне, так как до последнего ареста каждый находился в заключении, когда другой оставался на свободе. Вслед за последним арестом их пути разошлись, а для Хана работа среди преступного мира стала уже не так привлекательна, и он ринулся к власти - в политику с большими "нефтяными" деньгами.
Тогда же, выйдя на свободу в 1986 или 1987 году, Хану с Русланом удалось развернуть такую бурную деятельность в Москве, что практически все более или менее денежные места были обложены данью. Платили все - от коммерческих палаток, магазинов, авторынка в "Южном порту", ресторана "На Разгуляе", все гостиницы, кроме, пожалуй, "России", так как там в основном селились депутаты Верховного Совета СССР. Даже знаменитый парк Горького оказался "под крышей". Всего-то нужно было зайти с "дипломатом" к директору, вынуть оттуда и тут же собрать автомат АКСУ ("специально укороченный Калашникова"), - то есть сделать "предложение", от которого директор никак не мог отказаться. С этого момента парк Горького аккуратно отчислял очень крупные деньги.
Первый валютный ресторан на Пятницкой, "Лазания", был создан с целью отмыва валюты, для встреч с высокими чинами КГБ и правительства, для переговоров с лидерами других ОПГ. Хозяином был посажен Аракелов, ныне также покойный - так как многое происходило на его глазах, во многое был посвящен и знал, по всей видимости, немало опасного. У него находился "общак" с чеченскими деньгами.
Именно в "Лазанию" приезжали иногда генералы КГБ Суслов, Хохольков, Коржаков, Барсуков и другие обсудить направление деятельности, на какую компанию или коммерсанта необходимо оказать давление, а по необходимости предупреждали об опасности со стороны того или иного сотрудника МУРа о готовящемся "заказе" или даже "маленькой войне" со стороны других ОПГ, как, к примеру, со стороны
Отари Квантаришвили после смерти его брата, или о разборке с Шакро, когда он позволил себе необдуманно обронить что-то негативное и задел интересы Хана.
Глава 11. Свобода
Когда я практически отсидел уже весь срок по назначенной мне судом по статье 108-й "десятилетке", с учетом скинутого горбачевской амнистией совсем крохотного отрезка, - меня неожиданно забрали на этап, и в столыпинском вагоне, уговорив конвой, я узнал о конечном пункте этапирования - в Хасав-Юртовскую тюрьму.
Я знал, что все это время отец бился за мое освобождение, и журналисты "Советской России" провели расследование, которое и помогло опровергнуть обвинительный приговор. Вышла большая статья о моем незаконном осуждении, а на дворе уже стояли горбачевская перестройка и гласность, что способствовало опротестованию Генеральной Прокуратурой моего приговора и возврату дела на новое расследование - с дальнейшей отменой приговора.
Ну а пока меня просто этапировали в Хасав-Юртовскую тюрьму, и ничего этого еще не было. Пошел третий месяц долгих и нудных дней пребывания в неизвестности. Из-за летней жары, обычной для ХасавЮрта, духота в камере была невыносимой.
Раньше, в 1983 году, на одно спальное место приходилось по двое, а то и больше заключенных, и в духоте немыслимой, из-за нехватки кислорода спичка моментально гасла, - все дышали, как рыбы на суше. Мне тогда часто вспоминались кадры из известного фильма "Броненосец Потемкин", где показывали кочегаров в машинном отделении корабля, грязных от угольной пыли и мокрых от пота. Мы были в подобном положении, с той разницей, что кочегары после смены уходили на отдых в каюты, а наша "смена" была нескончаемой. Тогда-то и умер тот молодой парень, сердце которого не выдержало, - и его смерть послужила критической точкой для стихийного бунта…
Сейчас же в отреставрированной, свежевыкрашенной тюрьме хоть и было народу не меньше, чем при бунте, но мест из-за пристройки прибавилось. И валяться на шконке можно спокойно целыми днями, дыша испарениями свежей побелки и масляной краски.
Меня этапировали из Чернокозово - зоны, которая чем-то хуже других, чем-то во многом лучше. Андропова не стало, к власти пришел Горбачев, и веяния перестройки докатились до ГУЛАГа. Родные говорили, что в газетах вышли статьи о моем незаконном осуждении, о фальсификации дела органами КГБ, и вывоз мой из лагеря осуществлен по этой причине. Но я старался мысли о свободе и все надежды гнать прочь. Заканчивались мои десять лет усиленного режима: я отсидел почти до звонка. Оставался год с копейками, и я хорошо знал, что в зоне хуже нет, чем расслабиться или настроиться, даже подумать о близкой свободе. На моих глазах те, кто тешил себя подобным образом, - мол, "Мы с судьей перетерли: год, от силы полтора "подболтают", - а, возвращаясь из суда с 8 -10 - 12-ю годами, падали духом, опускались, а у кого и "крыша" напрочь съезжала.
Нет, в тюрьме нельзя расслабляться и настраиваться на скорейшую свободу. В зоне, конечно, относительно вольней, чем в тюрьме: там хоть можешь выбирать, с кем общаться, можно сходить в другой отряд, с кем- то поговорить. Да и "валом других движений", - забот, которые зэки сами сочиняют себе в зоне, как правило, связанных с "дорогами" на волю. Это алкоголь, наркотики, продукты питания - "хавчик" и прочее. Всё, чем можно убить пустое, тягучее время. Бессмысленное и тупое, которого в неволе страшно много. В камере же оно еще нуднее.
И я лениво почитывал "Мастера и Маргариту" Булгакова, до моего ареста бывшую запрещенной в СССР, порой с неохотой отвечая "первоходчикам" на их дурацкие вопросы типа "Сколько мне дадут?" или "А киллер - в авторитете?". - Отвечая: "Насчет срока - у прокурора спроси", "Киллер - непуть. Человека за деньги или еще за что-то убивать нельзя. Убивают - защищаясь, или за честь и достоинство".
Мне все надоело, и я написал прокурору, чтобы отправили в лагерь добить остаток: "Больше все равно не дадут: и так, как знаете, сижу по политическим мотивам. Приговорен я к лишению свободы - но не последнего здоровья". Написал - хоть разозлить. А терять мне и так нечего. Написал, явно куражась, что "не перестраиваются и не идут в ногу с КПСС - вслед за Горбачевым".
Как-то, уже после обеда, вывели к следователю. Я шел по длинному коридору злой, в голове подбирая, что бы такое поязвительней высказать прокурору. Завели в следственную комнату, а там - невысокий, чернявый такой копается в бумагах моего толстущего дела. Я было что-то начал - а он руку протягивает. "Гагарин", - говорит.
Не понял я - и руку не подал. Зэку западло ведь руку менту подавать. Он же стал объяснять, что Гагарин - это его имя, и назвали, так как родился он 12 апреля 1961 года, когда Юрий Гагарин в космос полетел. Надо же, и назвали его не Юрий, а сразу Гагарин.
Вот и говорит мне Гагарин: "Я пришел Вас освободить. Извините за проволочку".
Признаюсь - все равно опешил, и потерялся как-то. Во рту пересохло сразу, а сердце не застучало сильно, - а как-то беспорядочно затрепыхало в груди, отдавая ударами в висках и ушах.
Как вышли из тюрьмы, как обнимался с ожидавшим меня на воле корреспондентом "Советской России", как он мне что-то говорил о родных и доме, как подъехали к Прокуратуре, где меня попросили подписать какие-то бумаги, как поехали от Хасав-Юрта на машине в Грозный - всё, как в тумане. Оглоушенный - что "пьяный судак" был.
Помню, очень боялся улицы переходить. Машины с шумом пролетали, и вообще вдруг стало очень много шума, разного - и трудно понимаемого, сквозь который я успокоительно различал шелест деревьев и шум ветра. Все мельтешило перед глазами, все было цветным - даже пестрым, после лагерного чернообразия. Там же все в черном или сером, а тут - такое обилие сочных красок! И самые яркие были те, что несли с собой женщины. Все такие красивые, яркие.
Вот тут-то с остротой до боли ощутил, до чего же они прекрасны и притягательны. До чего мне их не хватало все долгие годы заключения.