Апокрифичными признаются современными историками сведения, почерпнутые главным образом из западных источников, о патологических поступках московского царя, таких как, например, собственноручное убийство им сына Ивана. Вскрытие могилы царевича в 1963 г. позволило установить содержание в его останках ртути, почти в 33 раза превышающее допустимую норму; это прямо указывает, что смерть царевича наступила не от удара жезла, а в результате отравления [118] . Следовательно, заговоры по физическому изведению царской семьи не были плодом воображения государя.
Вплоть до самой революции к могиле Ивана IV в Архангельском соборе Кремля для служения панихиды приходил простой люд. Грозный, карающий боярскую измену, как царь соотносился с народным идеалом монаршей власти, тогда как для элиты он являлся жупелом ужасов автократии.
Удивительно интересно проследить, насколько устойчивы и как повторяются в истории глубинные свойства страны и народа. Как схожи обстоятельства сталинского периода, включая судьбу этих двух лидеров в посмертном мифотворчестве.
Сталинская цезарианская трансформация: опыт 1937 года
Сталинская партийная чистка 1937 г. – это классический образец масштабной цезарианской трансформации. На первый взгляд, этот опыт неудачен. Сталинские репрессии рассматриваются как одна из наиболее мрачных страниц российской истории. Но прежде чем присоединиться к этому выводу, нужно уточнить характер решаемых И.В. Сталиным в 1937 г. задач.
В массовом сознании сложился стереотип о 1937 г. как апогее сталинского террора. Дата приобрела нарицательный смысл. К ней зачастую апеллируют в назидательных целях, предостерегая власти от авторитарных устремлений: "Опять вернемся к тридцать седьмому году". А между тем, репрессивная волна 1937 г. уступала по своим масштабам иным периодам активной карательной политики, годам коллективизации или депортации народов. Она имела вполне определенную адресную направленность, будучи акцентированной на высшей партийной прослойке, и в сравнительно меньшей степени касалась народных масс.
Американский политолог и историк, бывший атташе посольства США в Москве Р. Такер определяет террор 1936–1938 гг. как "величайшее преступление XX века" [119] . Но почему была избрана превосходная степень оценок? Число жертв коллективизации было в 10, а Гражданской войны – примерно в 30 раз больше. Очевидно, американского исследователя смущали не столько масштабы кровопролития, сколько соотносящаяся с репрессиями идеологическая трансформация режима. Сталин, признается Р. Такер в своем неприятии сталинского поворота, "предусматривал возникновение великого и могучего советского русского государства" [120] . Так что же, на поверку историографические штампы оборачиваются тривиальной русофобией и страхом Запада перед реанимацией "русской угрозы"?
О мифотворческой парадигме 1937 г. рассуждал в преамбуле "Архипелаг ГУЛАГ" А.И. Солженицын: "Когда… бранят произвол культа, то упираются все снова и снова в настрявшие 37-й – 38-й годы. И так это начинает запоминаться, как будто ни до не сажали, ни после, а только вот в 37-ом – 38-ом. Между тем, "поток" 37-го – 38-го ни единственным не был, ни даже главным. До него был поток 29-го – З0-го годов, с добрую Обь, протолкнувший в тундру и тайгу миллиончиков пятнадцать мужиков (а как бы и не поболе). Но мужики – народ бессловесный, бесписьменный, ни жалоб не написали, ни мемуаров. И после был поток 44-го – 46-го годов, с добрый Енисей: гнали. целые нации и еще миллионы и миллионы – побывавших в плену. Но и в этом потоке народ был больше простой и мемуаров не написал. А поток 37-го года прихватил и понес на Архипелаг также и людей с положением, людей с партийным прошлым, людей с образованием. и сколькие с пером! – и все теперь вместе пишут, говорят, вспоминают: тридцать седьмой! Волга народного горя!" [121]
Обличение сталинских репрессий в значительной мере мотивировалось впоследствии проявлением ностальгии по утраченному привилегированному статусу потомков репрессированных партаппаратчиков. В результате, отпрыски ряда видных большевиков подались в диссиденты. Наименование "дети Арбата" стало нарицательным для обозначения отстраненной в 1930-е гг. от партийной кормушки отцов-номенклатурщиков "золотой молодежи" [122] .
"Свои убивали своих" – так сформулировала парадокс "большого террора" бывшая диссидентка, а впоследствии эмигрантка Р.Д. Орлова [123] . Одним из первых концептуализировал сталинские партийные чистки в качестве исторического возмездия известный разоблачитель провокаторства в революционной среде эмигрант В.Л. Бурцев.
Идентифицируя большевиков как изменников делу революции, он в 1938 г. писал: "Историческая Немезида карала их за то, что они делали в 1917–1918 гг. и позднее. Невероятно, чтобы они были иностранными шпионами из-за денег. Но они, несомненно, всегда были двурушниками и предателями – и до революции, и в 1917 г., и позднее, когда боролись за власть со Сталиным. Не были ли такими же агентами. Ленин, Парвус, Раковский, Ганецкий и другие тогдашние ответственные большевики?".
Сталин же, по оценке Бурцева, по отношению к представителям "старой ленинской гвардии" "не проявил никакого особенного зверства, какого бы все большевики, в том числе и сами ныне казненные, не делали раньше. Сталин решился расправиться с бывшими своими товарищами", поскольку "чувствует, что в борьбе с Ягодами он найдет оправдание и сочувствие у исстрадавшихся народных масс. В России. с искренней безграничной радостью встречали известия о казнях большевиков." [124] .
Еще на рубеже 1950-1960-х гг. в среде консервативно ориентированной части интеллигенции 1937 г. оценивался как "великий праздник" "праздник исторического возмездия".
Сказывался синдром победителей. Придя к власти бывшие соратники переключились на борьбу друг с другом. Много писалось о кроносовском архетипе революций. Самоистребление революционеров по сценарию Французской революции представало как явление закономерное и универсальное.
По горячим следам межпартийной борьбы в среде левой оппозиции был сформулирован концепт сталинского термидора. Он составил основу выдвинутой Л.Д. Троцким теории "преданной революции". В качестве доказательств сталинской контрреволюции Лев Давидович ссылался на следующие метаморфозы 1930-х гг.: отмена ограничений, связанных с социальным происхождением; установление неравенства в оплате труда; реабилитация семьи; приостановка антицерковной пропаганды; восстановление офицерского корпуса и казачества и т. п. [125]
Характерную реакцию левого крыла партии на происходящие перемены представляют гневные слова литературно-партийного функционера А.А. Берзинь, высказанные ею в 1938 г.: "В свое время в Гражданскую войну я была на фронте и воевала не хуже других.
Но теперь мне воевать не за что. За существующий режим я воевать не буду. В правительство подбираются люди с русскими фамилиями. Типичный лозунг теперь – "мы русский народ". Все это пахнет черносотенством и Пуришкевичем" [126] .
Напротив, бывшие царские офицеры не скрывали своих симпатий к происходящим политическим процессам. "Я счастлив, – заявлял один из них. – Тюрьмы полны евреями и большевиками" [127] . "Неужели вы не понимаете, – завершал свою мысль офицер, – что речь идет о создании в России новой династии".
Действительно, почти половину жертв сталинской партийной чистки составляли "герои коллективизации", победители в войне с крестьянством. Акцентировка на данном факте позволяет трактовать 1937 г. как "контрудар крестьянской страны". К 1939 г. из причастных к коллективизационным процессам кандидатов в члены ЦК партии уцелел лишь один человек (Юркин) [128] .
Концептуально как контрколлективизация сталинские репрессии рассматриваются и Р. Такером. Согласно его оценке, директивы вождя с 1935 г. приобретают "прокрестьянскую окраску". Проект "октябрьской революции на селе" провалился. Осознав его неудачу Сталин занял позицию, противоположную той, на которой сам находился в 1929 г. Вопреки прежней классовой нетерпимости он заявлял, что "не все бывшие кулаки, белогвардейцы или попы враждебны Советской власти" [129] . В то же самое время, когда прозвучали призывы к толерантному отношению к прежним записным врагам социализма, шло активное истребление бывшей партэлиты [130] .
"Большой террор" был объективно предопределен логикой государственного строительства. Революционные кадры оказывались лишними в постреволюционную эпоху. По мере укрепления государственности все более обнаруживался их антагонизм по отношению к формируемой государственной системе. Победив в 1917 г., они по-прежнему отождествляли себя с революционной властью и отказывались признавать новые реалии. Сам переход от революционной эпохи к государственной предопределил, таким образом, их истребление [131] .
Перспектива Мировой революции оказалась в глазах прагматически мыслящей части большевиков призрачной. Идея строительства социализма в одной стране противоречила марксистскому пониманию природы всемирного коммунистического строительства. Удержаться у власти представлялось возможным, лишь вернувшись к дореволюционным имперским формам существования России.
К середине 1930-х гг. стало очевидным, что Коминтерн потерпел идеологический крах. Фактическое упразднение данной структуры являлось лишь делом времени [132] .
Большая партийная чистка представляла собой одну из возможных форм организации кадровой ротации. Одним из ее мотивов явилась тенденция бюрократического перерождения советского режима. Из партработников высшего звена формировалось некое привилегированное сословие, новый эксплуататорский класс.