Компартия есть пролетарская, антибуржуазная партия, хотя и ложно руководимая. Социал-демократия, несмотря на рабочий состав, есть полностью буржуазная партия, в "нормальных" условиях очень умело руководимая с точки зрения буржуазных целей, но никуда не годная в условиях социального кризиса. Буржуазный характер партии социал-демократические вожди сами вынуждены признавать, хотя и против своей воли. По поводу кризиса и безработицы Тарнов повторяет старые фразы о "позоре капиталистической цивилизации", как протестантский поп говорит о грехе богатства; по поводу социализма Тарнов говорит так же, как поп говорит о загробном воздаянии; но совсем по иному он высказывается о конкретных вопросах: "если бы 14 сентября этот призрак (безработицы) не стоял возле избирательной урны, этот день в истории Германии получил бы иную физиономию" (доклад на лейпцигском съезде). Социал-демократия потеряла избирателей и мандаты, потому что капитализм, через кризис, обнаружил свое подлинное лицо. Кризис не укрепил партию "социализма", а, наоборот, ослабил ее, как он ослабил обороты торговли, кассы банков, самоуверенность Хувера и Форда, прибыли князя Монако и пр. Самые оптимистические оценки конъюнктуры приходится ныне искать не в буржуазных газетах, а в социал-демократических. Могут ли быть более бесспорные доказательства буржуазного характера партии? Если болезнь капитализма означает болезнь социал-демократии, то надвигающаяся смерть капитализма не может не означать близкую смерть социал-демократии. Партия, которая опирается на рабочих, но служит буржуазии, не может, в период наивысшего обострения классовой борьбы, не чувствовать дыхания могилы.
II. Демократия и фашизм
XI пленум ИККИ признал необходимым покончить с теми ошибочными воззрениями, которые опираются на "либеральную конструкцию противоречия между фашизмом и буржуазной демократией, как и между парламентскими формами диктатуры буржуазии и открыто фашистскими формами" и Суть этой сталинской философии очень проста: из марксистского отрицания абсолютного противоречия она выводит отрицание противоречия вообще, хотя бы и относительного. Это типичная ошибка вульгарного радикализма. Но если между демократией и фашизмом нет никакого противоречия, даже в области форм господства буржуазии, то эти два режима должны попросту совпадать. Отсюда вывод: социал-демократия = фашизм. Почему-то, однако, социал-демократию называют социал-фашизм. Что, собственно, означает в этой связи "социал", нам до сих пор так и не объяснили.
Однако, природа вещей не меняется решениями пленумов ИККИ. Между демократией и фашизмом есть противоречие. Оно совсем не "абсолютно" или, говоря языком марксизма, совсем не означает господства двух непримиримых классов. Но оно означает разные системы господства одного и того же класса. Эти две системы: парламентски-демократическая и фашистская, опираются на разные комбинации угнетенных и эксплуатируемых классов и неминуемо приходят в острое столкновение друг с другом.
Социал-демократия, ныне главная представительница парламентарно-буржуазного режима, опирается на рабочих. Фашизм опирается на мелкую буржуазию. Социал-демократия не может иметь влияния без массовых рабочих организаций. Фашизм не может утвердить свою власть иначе, как разгромив рабочие организации. Основной ареной социал-демократии является парламент. Система фашизма основана на разрушении парламентаризма. Для монополистской буржуазии парламентский и фашистский режимы представляют только разные орудия ее господства: они прибегают к тому или другому, в зависимости от исторических условий. Но для социал-демократии, как и для фашизма, выбор того или другого орудия имеет самостоятельное значение, более того, является вопросом их политической жизни и смерти.
Очередь для фашистского режима наступает тогда, когда "нормальных" военно-полицейских средств буржуазной диктатуры, вместе с их парламентским прикрытием, становится недостаточно для удержания общества в равновесии. Через фашистскую агентуру капитал приводит в движение массы ошалевшей мелкой буржуазии, банды деклассированных, деморализованных лумпенов, все те бесчисленные человеческие существования, которые финансовый капитал сам же довел до отчаяния и бешенства. От фашизма буржуазия требует полной работы: раз она допустила методы гражданской войны, она хочет иметь покой на ряд лет. И фашистская агентура, пользуясь мелкой буржуазией, как тараном, и сокрушая все препятствия на пути, доводит работу до конца. Победа фашизма ведет к тому, что финансовый капитал прямо и непосредственно захватывает в стальные клещи все органы и учреждения господства, управления и воспитания: государственный аппарат с армией, муниципалитеты, университеты, школы, печать, профессиональные союзы, кооперативы. Фашизация государства означает не только муссолинизацию форм и приемов управления, - в этой области перемены играют в конце концов второстепенный характер, - но, прежде всего и главным образом, разгром рабочих организаций, приведение пролетариата в аморфное состояние, создание системы глубоко проникающих в массы органов, которые должны препятствовать самостоятельной кристаллизации пролетариата. В этом именно и состоит сущность фашистского режима.
Сказанному нисколько не противоречит тот факт, что между демократической и фашистской системами устанавливается в известный период переходный режим, совмещающий черты той и другой: таков вообще закон смены двух социальных режимов, даже и непримиримо враждебных друг другу. Бывают моменты, когда буржуазия опирается и на социал-демократию и на фашизм, т. е. когда она одновременно пользуется и своей соглашательской и своей террористической агентурой. Таково было, в известном смысле, правительство Керенского в последние месяцы своего существования: оно полуопиралось на Советы и в то же время находилось в заговоре с Корниловым. Таково правительство Брюнинга, пляшущее на канате между двумя непримиримыми лагерями, с шестом исключительных декретов в руках. Но подобное состояние государства и правительства имеет временный характер. Оно знаменует переходный период, когда социал-демократия уже близка к исчерпанию своей миссии, а в то же время ни коммунизм, ни фашизм еще не готовы к захвату власти.
Итальянские коммунисты, давно уже вынужденные заниматься вопросом о фашизме, не раз протестовали против столь распространенного злоупотребления этим понятием. В эпоху VI конгресса Коминтерна Эрколи все еще развивал по вопросу о фашизме взгляды, которые теперь считаются "троцкистскими". Определяя фашизм, как самую последовательную и до конца доведенную систему реакции, Эрколи пояснял: "это утверждение опирается не на жестокие террористические акты, не на большое число убитых рабочих и крестьян, не на свирепость различных родов пыток, широко применявшихся, не на суровости приговоров; оно мотивируется систематическим уничтожением всех и всяких форм самостоятельной организации масс". Эрколи тут совершенно прав: суть и назначение фашизма состоит в полном упразднении рабочих организаций и в противодействии их возрождению. В развитом капиталистическом обществе этой цели нельзя достигнуть одними полицейскими средствами. Единственный путь для этого: противопоставить напору пролетариата - в момент его ослабления - напор отчаявшихся мелкобуржуазных масс. Именно эта особая система капиталистической реакции и вошла в историю под именем фашизма.
"Вопрос об отношениях, существующих между фашизмом и социал-демократией, - писал Эрколи, - принадлежит к той же области (непримиримости фашизма с рабочими организациями). В этом отношении фашизм ярко отличается от всех других реакционных режимов, которые укреплялись до настоящего времени в современном капиталистическом мире. Он отбрасывает всякий компромисс с социал-демократией, он преследовал ее свирепо; он отнял у нее всякую возможность легального существования; он вынудил ее эмигрировать".
Так гласила статья, напечатанная в руководящем органе Коминтерна! После того Мануильский подсказал Молотову великую идею "третьего периода". Франция, Германия и Польша были откомандированы в "первый ряд революционного наступления". Непосредственной задачей было объявлено завоевание власти. А так как перед лицом пролетарского восстания все партии, кроме коммунистической, контр-революционны, то различать между фашизмом и социал-демократией не было уже больше нужды. Теория социал-фашизма была утверждена. Чиновники Коминтерна перевооружились. Эрколи поспешил доказать, что истина ему дорога, но Молотов дороже, ии написал доклад в защиту теории социал-фашизма. "Итальянская социал-демократия - заявлял он в феврале 1930 года - фашизируется с крайней легкостью". Увы, с еще большей легкостью сервилизируются чиновники официального коммунизма.
Нашу критику теории и практики "третьего периода" объявили, как полагается, контр-революционной. Жестокий опыт, дорого обошедшийся пролетарскому авангарду, заставил, однако, и в этой области произвести поворот. "Третий период" был уволен в отставку, как и сам Молотов - из Коминтерна. Но теория социал-фашизма осталась, как единственный зрелый плод третьего периода. Здесь перемен не может быть: с третьим периодом связал себя только Молотов; в социал-фашизме запутался сам Сталин.