Инфернальное начало нередко присутствует в описаниях города. Именно в таких тонах описал свою встречу с Пермью А. И. Герцен. Как-то в пути на рассвете его разбудил лязг и звон железа. Коляску окружала партия каторжников. Полуобритые головы, угрюмые лица в скудном утреннем свете. Свирепый стражник, нагайкой стегавший заключенных. Герцен поспешил отвернуться и увидел: на дороге стоял столб, на столбе медведь, на медведе – евангелие и крест. Герб Пермской губернии. Он приехал к месту назначения. Сцена на дороге живо напомнила ему образы Данте. Сидя под стражей в Крутицких казармах в Москве, Герцен занимался итальянским и читал "Inferno". Незадолго до въезда в Пермь на одной из почтовых станций Сибир-ского тракта он даже нацарапал на оконнице строки, высеченные на вратах Ада:
Per me si va nel’ eterno dolore
Per me si va nella citta dolente.
Вряд ли теперь он не расслышал в этих строчках имя города, где ему, как казалось, предстояло провести годы и годы: Per me – Пермь. Ожидания оправдались: "Пермь меня ужаснула, это преддверие Сибири, там мрачно и угрюмо" [Герцен 1961: 42].
У такого восприятия города было историческое основание. Per me Пермь весь XIX век следовал поток арестантов. Город был транзитным пунктом на их пути в Сибирь. И в этом смысле Пермь для тысяч и тысяч людей оказывалась преддверием каторжного ада. Много ссыльных было в самом городе. Два года – с 1812 по 1814 – в Перми провел М. М. Сперанский. Отсюда он писал А. А. Столыпину: "из всех горестных моих приключений сие было самое горестное <…>. Видеть всю мою семью за меня в ссылке и где же! В Перми" [Красноперов 1989: 52]. Имя города подано здесь с таким выразительным интонационным жестом окончательной безнадежности, что его смысл не оставляет сомнений: Пермь – это предел. XX век не изменил каторжной ауры Перми. Пермский край стал одной из крупных провинций ГУЛАГа. В пермских лагерях побывали многие: от Осипа Мандельштама и Варлама Шаламова до диссидентов 1960-70-х годов.
Город, возникший из пустоты усилием государственной воли, город-фикция, фантом, город, стоящий на границе бытия, – вот вторая ипостась Перми в топике русской культуры. В этой ипостаси коренится метафора Набокова.
Таков город в пьесе А. П. Чехова "Три сестры". Он расположился словно на краю обитаемого мира. Здесь даже в мае идет снег, а вокзал несуразно далек – в 20 верстах от города. Город в драме – это город мертвых, откуда живым не выбраться, как бы они этого ни хотели. Как сестрам, оказавшимся здесь. Где-то есть другой мир, в котором они жили когда-то, но он недостижим. Граница с миром живых непреодолима, и героини обречены на медленное умирание, чувствуя, как "выходят каждый день по каплям и силы, и молодость". В письме к А. М. Горькому, комментируя ход работы над пьесой, Чехов обронил, что действие "Трех сестер" "происходит в провинциальном городе вроде Перми" [Чехов 1978: 427]. Это не произвольная реплика: выбор города подсказан Чехову отзвуками пермской памяти в русской культуре.
Описывая очертания места Перми в русской культуре, мы намеренно обратились к Набокову и Бродскому. Ни тот ни другой никогда не бывали в этом месте, что обеспечивает чистоту эксперимента. Пермь для них – лишь одно из имен русской культуры с шлейфом смутных ассоциаций. Чтобы знать Пермь как культурный топос, нет необходимости в ней бывать. Надо лишь иметь слух, чуткий к вибрациям памяти культуры.
Список литературы
Баньковский Л. Пермистика. Пермь, 1991.
Вигель Ф. Ф. Воспоминания. М., 1864. Часть 2.
Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1961. Т. 21: Письма 1832-1838 гг.
Грибова Л. С. Пермский звериный стиль. Проблемы семантики, М., 1975.
Гумилев Н. Сочинения: В 3 т. М., 1991. Т. 2.
Джаксон Т. Н. Исландские королевские саги о Восточной Европе, М., 1993.
Дмитриев А. А. Пермская старина. Вып. I: Древности бывшей Перми Великой. Пермь, 1889.
Иванов А. В. "Ландшафт формирует мышление…": Интервью // Современная русская литература: Проблемы изучения и преподавания. Пермь, 2005.
Красноперов Д. "Я увез из Перми воспоминание…". Пермь, 1989.
Лосев Л. Реальность зазеркалья: Венеция Иосифа Бродского // Иностранная литература. 1996. № 5.
Мамин-Сибиряк Д. Н. Старая Пермь // Вестник Европы. 1889. № 7.
Мельников П. И. Дорожные записки на пути из Тамбовской губернии в Сибирь // Отечественные записки. 1840. Т. IX. № 3.
Мельников П. И. Полн. собр. соч. СПб., 1909. Т. 7.
О древнем и нынешнем состоянии Великой Перми // Древняя Российская Вивлиофика. М., 1791. Часть. 18.
Набоков В. Подлинная жизнь Себастьяна Найта. Под знаком незаконнорожденных. Николай Гоголь. СПб., 1997.
Небольсин П. И. Заметки на пути из Петербурга в Барнаул // Отечественные записки. 1849. Т. 64. Отд. 8.
Никитин А. Л. Основания русской истории: Мифологемы и факты. М., 2001.
Оборин В. А., Чагин Г. Н. Чудские древности Рифея. Пермь, 1988.
Пастернак Б. Л. Полн. собр. соч.: В 11 т. М., 2004. Т. 4.
Серебренников Н. Н. Пермская деревянная скульптура. Пермь, 1928.
Святитель Стефан Пермский. СПб., 1995.
Смышляев Д. Д. Сборник статей о Пермской губернии. Пермь, 1891.
Страленберг Ф. – И. Историческое и географическое описание северной и восточной частей Европы и Азии. СПб., 1797.
Тиандер К. О происхождении имени Пермь // Журнал Министерства Народного Просвещения. 1901. № 1. С. 1-28.
Успенский Б. А. Избранные труды. М., 1996. Т. 1.
Чехов А. П. Полн. собр. соч.: Сочинения. М., 1978. Т.13.
Шмурло Е. Ф. Волгой и Камой: Путевые впечатления // Русское богатство. 1889. № 10.
Harris J. R. The Great Urals: Regionalism and the Evolution of the Soviet System. Ithaca and London, Cornell University Press, 1999.
Nabokov V. Bend Sinister. N. Y., 1947.
Пермский миф в поэзии Виталия Кальпиди
В семиотической истории Перми и в истории пермского текста стихи Виталия Кальпиди в 1980-90-е гг. стали самым крупным событием. Именно с ними локальный текст вступил в фазу своего самоосознания и самоконструирования.
Условным названием "пермский цикл" мы объединяем несколько десятков стихотворений Кальпиди 1982-1993 годов. Именно эти стихи о Перми, вошедшие в книги "Пласты" (1990), "Аутсайдеры – 2" (1990), "Аллергия" (Рукопись; 1992) и "Стихотворения" (1993), составляют сердцевину поэтического мира Кальпиди 1980 – начала 1990-х годов, именно в них концентрируются ситуации сквозного лирического сюжета: в познании Перми и в поединке с Пермью свершается становление лирического самосознания и обретается собственный поэтический язык.
С другой стороны, в стихах Кальпиди Пермь впервые стала объектом последовательно развивающейся художественной рефлексии и в результате была открыта как самоценная поэтическая реальность и модус поэтического языка.
Пермь, пожалуй, самый развитый индивидуальный миф Кальпиди. В многочисленных стихотворениях, посвященных городу, образ Перми постоянно колеблется на грани реальности и зловещей фантасмагории. В поэзии Кальпиди 1980 – начала 90-х годов Пермь как индивидуальный художественный миф и как язык заняла исключительное место, она трактовалась вообще как исходный материал вновь создающейся поэтической реальности: "из разрушенной тары, жестянок и пермской газеты я сварганил ковчег" (А, 101) . Поэтическая речь Кальпиди о Перми складывалась в процессе решительной деконструкции официальной риторики города, концентрирующейся в клише официозной фразеологии "красавица Кама", "рабочая Мотовилиха", "Пермь – порт пяти морей", "орденоносная Пермь", резюмированных формулой "красавица Пермь".
Однако, в отличие от А. Решетова, который обходил стороной подобные звонкие мыслительные и словесные штампы, Кальпиди намеренно вступал с ними в языковое взаимодействие. Как бы сдирая шелуху советской урбанистической фразеологии, он обнажал агрессивную индустриально-военную сущность города, и тогда даже его грамматический род оказывался подмененным:
Город с военными кличками улиц и улиц матросовых и кошевых,
город с собесом для мертвых и зорко хранящий живых,
город энергии для попаданья под дых,
город-мужчина, двусмысленно названный: "наша красавица Пермь" (Ал, 13).
То же переворачивание в языке Кальпиди происходило с другим локальным культурно-языковым фетишем, священным урочищем города – Камой, "красавицей Камой". В стихах Кальпиди "водный проспект" города приобретал зловещий характер: "Кама стальная набычилась" (А, 76); "Кама – жуткая река" (А, 21); "псиной разит полуистлевшая Кама" (П, 113).