Жак Садуль "Записки о большевистской революции"
Что же сделало большевиков в тот переломный, трагический период русской истории непобедимой силой, которой даже многочисленная и популярная среди простого народа партия эсеров не смогла составить конкуренции? Ответ на этот вопрос предельно прост и общеизвестен – силы большевиков вдохновлялись и удесятерялись марксовой теорией научного коммунизма, "железными" законами истмата и диамата, классовой теорией строения общества. Все остальные либеральные теории в тот момент не смогли противопоставить марксизму ничего внятного. Своей убийственной логикой бородатый ученый дядька из Европы, "научно" доказавший неизбежность смены общественно-экономических формаций и окончательную победу в финале бесклассового общества равных свободных тружеников, легко обезоружил любые другие либеральные варианты достижения всеобщей гармонии и счастья, сделал их "ненаучными", а, значит, неосуществимыми и утопическими. И одновременно до зубов вооружил большевиков, которые с помощью стройной и убедительной марксистской аргументации оказались способны производить неизгладимое впечатление даже на самого ярого своего противника, чтобы затем привлечь его в свои ряды. Разумеется, законы диалектики мало интересовали русского крестьянина, но из горячих речей многочисленных большевистских агитаторов он хорошо понял, что все беды и страдания, которые он терпеливо сносит, происходят из-за отжившего свой век "неправильного" устройства общества; что "отжившие классы" упорно этот порядок защищают, и что счастья у этого крестьянина не будет до тех пор, пока он сам эти "реакционные классы" так или иначе не искоренит. Агитация эсеров по своему радикализму мало отличалась от агитации большевиков – немедленная национализация земли с последующей раздачей крестьянам, по сути дела, дополняла и подкрепляла большевистскую пропаганду. Крестьянину и его собрату в окопе солдату не было дела до того, за кого выступал очередной агитатор – "за большевиков, али за коммунистов". Им совершенно неинтересно было знать, имелись ли различия в программах социалистических партий, кто будет гегемоном предстоящей революции и возможна ли победа социализма вообще без прохождения капиталистической стадии развития общества. Важным для них было то, что они видели собственными глазами, что ребята-социалисты насмерть бились с царем и помещиками за народное счастье, за правду и справедливость и потому заслуживали с их стороны уважения и всяческой поддержки. Поэтому нет ничего удивительного в том, что социалистические партии на выборах в Учредительное собрание набрали в общей сложности более 80 % голосов. Россия того времени была насквозь пропитана радикальным либерализмом и другого для себя пути, кроме как социалистического, просто не видела. В 1917 году подавляющее большинство народа России решительно отвернулось от традиционализма и от почти всех наполнявших его составляющих – монархов, господ, попов, сословий. Все разом стали товарищами и братьями. В тот переломный момент традиционализму удалось сохранить в российском обществе только общинноколлективистские ценности, основанные на традиционных понятиях православного христианства – всеобщей любви, добра и справедливости, хотя сама православная церковь была подвергнута при этом жестоким гонениям за бывшее тесное сотрудничество с ненавистным царским режимом. Все традиционные устои прежнего общества, кроме равноправного солидарного коллективизма, горячо пропагандируемого всеми социалистическими партиями и вполне закономерно ставшего высшей ценностью нового российского общества, подверглись жесткой ревизии и, как правило, беспощадно отбрасывались за ненадобностью. Такова была воля народа, и граждане, не желавшие признать этот выбор народа, автоматически становились его врагами. Эта особенность того времени достаточно убедительно отражена и в истории белого движения, и в мемуарах его лидеров. Один факт переодевания фигуры национального масштаба того времени Корнилова в крестьянские обноски, чтобы таким образом незаметно пробраться на "верный" юг, говорит сам за себя. Прочие "ваши превосходительства", выбросив золотые эполеты в кусты и сменив папахи с кокардами на картузы со сломанными козырьками, запросто исполняли роли денщиков у младших офицеров с той же целью. Они вполне обоснованно опасались за свои жизни – народ России больше не хотел их принимать в любом виде. Ту же картину генералы увидели и на "вожделенном юге" – он оказался не таким уж верным, как это представлялось противникам октябрьского переворота, когда они на севере прятались от революционных солдат в чужих одеждах в вагонах третьего класса. Так же, как и коренная Россия, юг был пропитан идеями революции и вовсе не желал возврата старых порядков. Больше того, лидер донского края атаман Каледин уже в декабре 1917 года выступил за создание революционного Совета на Дону, и даже Корнилов, видимо желая иметь там своего человека, предложил Деникину стать членом Совета, на что получил от последнего вежливый отказ. Формирование будущей Добровольческой армии, сыгравшей роль детонатора в развернувшейся чуть позже братоубийственной Гражданской войне, проходило практически в глубоком подполье, без объявления приказов, провозглашения ясных целей и простого перечисления имен ее лидеров.
"Донская политика привела к тому, что командующий Добровольческой армией генерал Корнилов жил конспиративно, ходил в штатском платье, и имя его не упоминалось официально в донских учреждениях".
Антон Деникин "Очерки русской смуты"
"Реакционное" казачество на самом деле оказалось настолько революционным, что только что сформированной Добровольческой армии, не нашедшей на казачьих землях ни малейшей поддержки и насчитывавшей по самым оптимистичным подсчетам 4 тысячи бойцов, не оставалось ничего иного, как уходить подальше от надвигавшихся революционных отрядов большевиков.
"В конце января генерал Корнилов, придя к окончательному убеждению о невозможности дальнейшего пребывания Добровольческой армии на Дону, где ей при полном отсутствии помощи со стороны казачества грозила гибель, решил уходить на Кубань. <…>
29-го Каледин собрал правительство, прочитал телеграммы, полученные от генералов Алексеева и Корнилова, сообщил, что для защиты Донской области нашлось на фронте всего лишь 147 штыков и предложил правительству уйти. "Положение наше безнадежно. Население не только нас не поддерживает, но настроено к нам враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития; предлагаю сложить свои полномочия и передать власть в другие руки. Свои полномочия войскового атамана я с себя слагаю". И во время обсуждения вопроса добавил: "Господа, короче говорите. Время не ждет. Ведь от болтовни Россия погибла!". В тот же день генерал Каледин выстрелом в сердце покончил жизнь…"
Антон Деникин "Очерки русской смуты"
И дальнейший путь Добровольческой армии, ее Ледяной поход только подтверждали слова Каледина о том, что белое движение направлено против народной воли и не может иметь успеха. Кульминационным пунктом этого, по сути дела с самого начала обреченного на поражение движения стала попытка взятия Екатеринодара. По нормальной военно-стратегической логике, любые военные действия после разгромного поражения одной из сторон ведут к скорому окончанию войны и началу ведения мирных переговоров. По этой логике Гражданская война в России должна была закончиться именно здесь, едва начавшись. Но у гражданских войн свои законы. Против штурма Екатеринодара возражали все генералы Добровольческой армии, кроме самого Корнилова и Алексеева – Добровольческая армия была совершенно измучена в предшествующих боях и требовала отдыха. Но командующий настоял на своем. Штурм должен был начаться 1 апреля, а 31 марта утром, во время рутинной пристрелки орудий красными, один шальной снаряд случайно попал в единственный дом и именно в ту комнату, где в одиночестве находился генерал Корнилов. Генерал получил смертельные ранения и вскоре скончался. Казалось, само провидение ясно указало на бессмысленность и даже преступность ведения дальнейших боевых действий. Но нет, верные приказу погибшего командующего генералы Добровольческой армии, окончательно рухнувшей духом после мистической гибели своего любимого командира, тем не менее, повели свои подразделения в бой, в котором потерпели сокрушительный разгром.
И вот, когда остатки разбитой под Екатеринодаром армии, едва насчитывавшей две тысячи человек, по ночам, заметая следы, прячась в балках, бросая тяжелораненых на расправу большевикам, с 30-ю оставшимися снарядами спасались от красных отрядов паническим бегством, вот тогда Деникин должен был всех построить и честно в глаза всем сказать: "Ребята, гражданская война окончена. Войну мы проиграли, потому что народ не разделяет наши ценности и не хочет нас. Всем спасибо, все свободны". Но, к сожалению, далеко не у всех царских генералов, за исключением того же Каледина или Брусилова, хватило мужества признать этот очевидный факт, и жестокая братоубийственная война между традиционной Россией и Россией либеральной еще долго продолжалась, безжалостно унося жизни огромного числа наших соотечественников.