– Почему вы сами не позвонили? – машинально спросил я.
– Я все надеялся, что она отзовется, и не переставал стучать, – объяснил он.
– Что вы увидели, зайдя в квартиру Лозинской после взлома двери? – Я как бы насильно заводил Дорфмана туда.
– Знаете, я никак не хочу вспоминать вновь то, что видели мои глаза! – Дорфман словно тащил на гору тяжелый камень, даже бисеринки пота появились на морщинистом лбу и лысине. – Неужели вам это так необходимо? – чуть капризно произнес он, а я молча кивнул. – Ну ладно… – с обреченным видом решился он. – Мадам лежала в непристойной позе на полу, и сперва я не понял в чем дело, пока не увидел кровь… – Мне показалось, что Дорфман вздрогнул. – Поняв, что она убита, я подумал: а стоило ли ударять ее тяжелым предметом? Ведь она была так слаба… – В его голосе прозвучало сострадание.
– Откуда вы узнали, чем она была убита?
– И слепой бы заметил, что ее… били по голове, – строго произнес Дорфман.
Я сразу вспомнил, что орудие убийства найдено не было: по всей вероятности, его унес преступник, больше некому.
– Что вы еще заметили в квартире?
– Первозданный хаос… – Дорфман осторожно кашлянул в кулак. – Мадам была такая аккуратная, а тут как будто пронеслось не что ужасное – ураган, тайфун, цунами…
– Вы захаживали к ней?
– О, сколько раз!
– Разница между тем, что вы видели раньше, и в тот день?
– Громадная, – сразу ответил Дорфман.
– А точнее?
– Я уже сказал – хаос…
– Не заметили отсутствие каких-либо вещей? – спросил я, поняв, что ничего конкретного он мне сказать не собирается.
– Представьте себе – нет… Мне чуть не стало дурно, посему я предпочел ретироваться, и квартиру осматривали без меня… Как и бренные останки мадам… Я избегаю сильных ощущений, уже говорил вам об этом.
– У Лозинской имелись какие-нибудь ценности?
– Не смешите публику, молодой человек! – На аскетическом лице Дорфмана появилась слабая улыбка. – Какие ценности, что вы говорите? Мадам жила на жалкую пенсию и чуть не побиралась… Она, вы, наверное, уже знаете, долго работала машинисткой где-то и пенсию получала мизерную… Иногда мадам горько шутила, что скоро, если не протянет ноги, то пойдет по миру с протянутой рукой… Каламбур не мой, а ее, – серьезно сказал Дорфман, заметив мой взгляд. – Я придерживаюсь принципа древних римлян – о мертвых – или хорошо, или – ничего… Вы, конечно, сейчас подумали, что…
– Об эмоциях будем говорить потом, Борис Исаакович, – нетерпеливо махнул я рукой. – Вам известно что-нибудь о ее прежней жизни?
– Ничего, – быстро ответил Дорфман.
Неслышно отворилась дверь, и на пороге возникла жена Дорфмана. Она выглядела гораздо моложе мужа и, видимо, сильно увлекалась косметикой: лицо у нее было какое-то лаковое.
– Боря, – сказала она полушепотом, – ты не устал? Тебе сейчас нужно принимать лекарства, а ты сидишь… Мне вечно приходится напоминать, да и по больницам надоело ходить.
– Но я же, Верочка, не по своей воле тут расселся? Вот молодой человек что-то хочет узнать у меня, поэтому я и сижу. – В его голосе послышалось недовольство.
– Вы можете отпустить его на минуточку? – Лаковое лицо мадам Дорфман (по только что усвоенной манере мужа я мысленно стал называть ее так) повернулось ко мне. – Он примет лекарства, и тут же вернется… Ну пожалуйста!
– Бога ради, – учтиво произнес я и спросил: – А где у вас можно покурить?
– Курите здесь, – милостиво разрешили она и, пододвинув пепельницу, вывела мужа в соседнюю комнату… Только сейчас я понял, что допустил оплошность: нельзя было так легко отпускать Дорфмана, пусть бы он принимал лекарства при мне.