Выглядели они достаточно дружелюбно, и я кивнул им, когда они остановились передо мной.
Один, особенно гнусный на вид слизняк, вышел вперед, приветливо улыбнулся и громко шепнул:
– Ты вонючая, обожравшаяся дерьмом свинья!
Я так же негромко в ответ:
– А твоя мать жрет свинину.
– Как же нам начинать потасовку, если здесь нет усмирительного отряда? – спросил другой.
– Осторожнее, Скотт, он не просто свинья, а дикий боров усек? – сказала мини-юбка позади ребят.
– Может, это тебя стоило бы посечь немного, дорогуша. Не от этого ли все твои беды, – отозвался я, глядя на парня с ленточкой.
Двое из парнишек усмехнулись.
– Кажется, на данный момент ты здесь единственный представитель истеблишмента. Не желаешь ли слегка цапнуться с нами? – спросил Скотт, высокий парень с заросшим щетиной лицом и копной светлых волос. На локте у него висела смазливая подружка, и все происходящее приводило ее в восторг.
– Валяй, – ответил я, продолжая расслабленно опираться о машину и пуская сигарный дым. У меня и в самом деле зарождалосьжелание поболтать с ними. Однажды я попросил у одного молодого сержанта разрешения сняться в программе «Полисмен Билл» и побеседовать со старшеклассниками, и тот ответил мне кучей разной чепухи, из которой я понял, что для такой работы требуются лишь поджарые ясноглазые молодые полицейские вроде тех, каких рисуют на рекламных плакатах. Теперь у меня появился шанс отыграться, и идея меня заинтересовала.
– Как ваше имя, офицер Морган? – спросил Скотт, взглянув на табличку с моей фамилией в машине. – И что вы думаете об уличных демонстрациях?
Скотт улыбался, и я едва мог расслышать его из-за воплей – кольцо пикетчиков придвинулось футов на двадцать ближе явно за тем, чтобы эффективнее блокировать вход, так им наверняка насоветовала толстая сучка в желтом. Кое-кто из парней корчил рожи перед оператором и размахивал рукой со сложенными в виде буквы V пальцами. Один из сукиных детей, постарше других, щелчком направил в меня доллар, а потом сделал серьезное лицо перед камерой.
– Вот-вот, улыбнись и скажи «свинья», горшок с дерьмом, – пробормотал я, заметив, что два черных разговаривают с фиолетовыми ляжками на другом конце линии марширующих. Потом повернулся к Скотту: – Отвечу на ваш вопрос. Мое имя Бампер Морган, и я не возражаю против демонстраций, если только они не отвлекают нас, копов, от своих участков. И поверьте мне, мы не можем зря тратить время. Когда нас отвлекают от патрулирования, в проигрыше все.
– Так что же ты торчишь здесь, долбаный хлев? – спросила другая дерьмовая птичка в темных очках и с плакатом, на кагором изображен белый армейский офицер, сообщающий по телефону чернокожей матери, что ее сын погиб во Вьетнаме. Женщина была изображена в углу плаката, а над ней навис большой белый полицейский, избивающий ее огромной дубинкой.
– Дурацкий у тебя плакат, – сказал я. – Смысл хромает. Можно написать проще: «Убит бешеными собаками империализма!» У меня и то лучше бы получилось.
– Во, именноэто я ему и говорил, – рассмеялся Скотт и предложил мне сигарету.
– Нет, спасибо, – сказал я. Он и его красотка закурили. – Да и этот тоже не особо умный по смыслу, – добавил я, показав на плакат с надписью «Сегодняшние свиньи – завтрашние отбивные».
Никому из ребят не пришло в голову, что сказать, и только швабра в темных очках и с плакатом вякнул:
– Эй, чего это мы тут стоим и треплемся с этим... фашистским недоумком?
– Слушай, – сказал я, – я вовсе не собираюсь падать и прикидываться покойником только потому, что ты научился громко вопить. Имей в виду, что никого эта дешевка больше не шокирует, так почему бы нам просто не поговорить друг с другом спокойно. Я не прочь послушать, что вы мне, ребята, скажете.