М. А. Салмина, как и многие исследователи до нее, обращает внимание на близость "Сказания" и пространной летописной повести. По ее мнению, близость эта в развитии сюжета, композиционном построении такова, "что представляется несомненным - или эти памятники влияли друг на друга, или они восходили к одному источнику". Предположение о том, что оба произведения восходят к общему источнику, которое мне представляется наиболее верным, М. А. Салмина отвергает и считает, что характер связи обоих произведений свидетельствует о вторичности "Сказания" по отношению к пространной летописной повести. По ее мнению, имеется шесть примеров текстуальной зависимости "Сказания" от пространной летописной повести. Насколько же убедительны эти примеры?
Только в двух из них, в первом и четвертом по общему счету М. А. Салминой, - в фразе о посылке великим князем брату и другим
князьям известия о нашествии Мамая и в описании утра битвы можно действительно отметить текстуальные совпадения:
Летописная повесть
… и посла по брата своего Володимера и по всих князей руских и по воеводы великиа (с. 17).
… въсходящю солнцю, бысть тма велика по всей земли: мьглане бо было бѣаше того от утра до третьяго часа (с. 20).
"Сказание"
И посла по брата своего по князя Владимера Андреевичи в Боровескъ, и по все князи русские скорые гонци розославъ, и по вся воеводы мѣстныа… (с. 28).
… свитающу пятку, въсходящу солнцу, мгляну утру сущу… (с. 41).
Однако решить вопрос, какой именно текст лежит в основе другого, исходя из совпадений такого характера, при этом в столь небольших по объему отрывках текста, невозможно. В подобных случаях обоснованнее всего можно говорить об общем для обоих текстов источнике.
Третий пример - сравнение Олега Рязанского со Святополком и в пространной летописной повести и в "Сказании". Имя "Святополк" как символическое обозначение предателя и изменника было настолько распространено в древнерусской письменности, что уподобление ему - общее место огромного числа древнерусских литературных памятников. Правда, в обоих произведениях совпадает определение Святополка "новый": автор "Сказания", сообщив, что Олег Рязанский начал торопить Мамая - "Подвизайся, царю, скорее к Руси", восклицает: "Нынѣ же сего Олга оканнаго новаго Святоплъка нареку" (с. 28); в пространной летописной повести Дмитрий Донской, "увѣдавъ лесть лукаваго Олга", говорит: "Не азъ почал кровь проливатп крестьяньскую, но онъ, Святополкъ новый" (с. 18). Как видим, контекст в обоих случаях совершенно разный и совпадение эпитета "новый" может быть чисто случайным. Если все же признать, что в данном случае между обоими текстами наблюдается текстуальная связь, то это никак не свидетельствует о первичности пространной летописной повести, скорее наоборот. Дело в том, что в "Сказании" Олег Рязанский сам сравнивает себя со Святополком; узнав о решении Дмитрия пойти на Мамая, он в покаянной речи говорит: ".. по-жреть мя земля жыва, аки Святоплъка" (с. 35). Параллели этому в летописной повести нет вообще.
Четвертый пример (пятый по общему счету) - слова в обоих произведениях о том, что у Дмитрия Донского три противника. Данный пример вообще не может свидетельствовать о зависимости одного текста от другого, так как это - отражение реальной ситуации. У московского князя действительно было три противника: Мамай, литовский князь и Олег Рязанский, о чем с самого начала много говорится и в "Сказании" и в летописной повести. Контекст же, в котором упоминается о трех врагах Дмитрия Донского в обоих произведениях, совершенно различный. В пространной летописной повести автор, сообщив о переходе Дмитрия Ивановича через Дон, восклицает: "О, како не убояся, ни усум-няся толика множества народа ратных? Ибо въсташа на нь три земли, три рати: первое - тотарьскаа, второе - литовьскаа, третьее - рязанъ-скаа" (с. 20). В "Сказании" Олег Рязанский, узнав от своих бояр, что Дмитрий выступает против Мамая, спрашивает их: "Откуду убо ему помощь сиа прииде, яко противу трех насъ въоружися?" (с. 35).
Два заключительных примера, по общему счету второй и шестой, наиболее существенны, так как если признать текстуальную взаимосвязь между ними, то тогда действительно будет больше оснований говорить о зависимости "Сказания" от пространной летописной повести. Дело в том, что в этих двух случаях в пространной летописной повести - заимствования из постороннего источника, апокрифического "Слова на рождество Христово". Поэтому на данных примерах следует остановиться подробнее.
В пространной летописной повести и в "Сказании о Мамаевом побоище" Мамай сравнивается с ехидной. М. А. Салмина полагает, что это сравнение могло быть заимствовано "Сказанием" только из пространной летописной повести. С этим нельзя согласиться. Образ ехидны как самого* зловредного существа широко встречается в древнерусской книжности, о ехидне имелась специальная статья в таком популярном у древнерусских книжников источнике всевозможных сравнений и уподоблений, как "Физиолог". Поэтому сравнить Мамая с ехидной авторы обоих произведений могли независимо друг от друга, а текстуальной зависимости в двух отрывках, где упоминается ехидна, нет. В "Сказании" Мамай пошел на Русь, "акы левъ ревый пыхаа, акы неутолимая ехыдна гневом дыша" (с. 26). В пространной летописной повести ехидна упоминается в обличительной тираде Дмитрия Донского: "Что есть великое свйрьпьство Мамаево? Аки нѣкаа ехидна прискающе пришедше от нѣкиа пустыни" (с. 19).
Второй из этих двух последних примеров (шестой по общему счету) таков:
Летописная повесть "Сказание"
… и слышано бысть сиречь высо- Слышах землю плачущуся надвое:
кыих Рахиль же есть рыдание крепко: едина бо сь страна, аки н-ѣкаа жена,
плачющися чад своихъ и великим ры- напрасно плачущися о чадѣх своихь.
даниемь, въздыханиемь… Да кто уже (с. 40). не плачется женъ онѣх рыданиа и гор-каго их плача… (с. 19).
Рассматривая эту параллель и сравнение Мамая с ехидной, М. А. Салмина пишет: "Предположение о появлении этих чтений в памятниках независимо одно от другого следует исключить. Как эти чтения появились в "Сказании, объяснить трудно. Между тем в "Летописной повести" образ ехидны и описание скорби "жены по "чадом своим имели своим источником, как указала В. П. Адрианова-Перетц, апокрифическое "Слово на рождество Христово о пришествии волхвов. И в "Сказании эти чтения появились, по-видимому, уже под влиянием Летописной повести".
То, что Мамай мог сравниваться с ехидной в одном произведении независимо от другого, как мне представляется, не подлежит сомнению. Остановимся теперь на описании скорби "жены" по "чадом своим". В пространной летописной повести после сообщения о переправе великого князя через Оку говорится о туге и плаче в Москве и во всех русских землях, когда там узнали об этом. Далее этот мотив развивается вставкой из "Слова на рождество Христово" - "и слышано бысть…". В "Сказании о Мамаевом побоище" приведенный выше отрывок о плаче земли обозначает следующее: в ночь накануне боя великий князь с воеводой Дмитрием Волынцем выезжает в поле, и Дмитрий Волынец "испытывает приметы" - гадает, чем окончится битва. Он ложится на землю и, "приниче к земли десным ухом на долгъ час", прислушивается. Встав, Волынец горестно вздыхает и лишь после долгих уговоров великого князя сообщает ему, что он слышал два плача земли: "… едина бо сь страна, аки нйкаа жена, напрасно плачущися о чад-ѣх своихь еллиньскым гласом, другаа же страна, аки нйкаа девица, единою възопи велми плачевным гласом, аки в свирель нѣѣкую, жалостно слышать велми" (с. 40). Перед нами цельный, самостоятельный поэтический образ, в котором обе его части тесно связаны. Почему же мы должны искать источник лишь нескольких слов, означающих определенное конкретное действие ("плачущися о чадех своих") и входящих в одну из частей этого цельного поэтического пассажа, в каком-то другом тексте? В одном случае (в летописной повести) - риторический, заимствованный образ, в другом - глубоко лиричный, оригинальный. Сопоставляя совпадающие словосочетания в двух произведениях в широком смысловом и стилистическом контексте, в который входят эти словосочетания, мы убеждаемся, что у нас нет оснований видеть в данном случае зависимость текста "Сказания" от пространной летописной повести. Перед нами чисто формальное, случайное совпадение отдельных слов в близких по ситуации (плач), но совершенно разных по смыслу и содержанию отрывках текста.