* * *
Дорогой Лёва!
Забыла тебе сказать – я теперь волонтёр в детском доме. Прихожу два раза в неделю помогать.
Сегодня одна девочка залила меня, себя и всё окружающее пространство киселём.
Один мальчик верхом на горшке ускакал в угол и свернул с горшка другого мальчика.
Одной девочке не удалось почистить зубы, так как она встала на голову.
Ещё одна девочка, пока я пыталась вложить ей в руку ложку, другой рукой аккуратно размазывала кашу по столу…
Меня гложет нетерпение и желание показать им всё и сразу. Поэтому мне уже сказали:
– Маша! Ну нельзя же так быстро! Наши дети слабые…
Кроме того, моя голова отказывается вмещать информацию о том, где хранятся памперсы, на кого какой свитер, кого кормить сначала, а кого потом и т. д, и т. д, и т. д.
Я знаю, что у меня ко всему этому мало врождённых способностей. Я очень резко двигаюсь. Нетерпелива. Не умею делать "по-матерински". Путаю и роняю. И тому подобное.
Чему меня пять лет учили? Онеге спасибо, а то бы пропала совсем. Сострадания во мне мало. Я вообще его не знаю. Мною движет какой-то духовный голод, желание приблизить к себе мир людей, войти в него и найти там своё место.
Меня учит Заския, педагог из Германии.
Когда я смотрю на неё, то не верю, а просто вижу, как можно лечить любовью. Я тоже хочу так уметь. Когда она заходит в группу, всё озаряется светом – стены, ряды кроваток, лица детей, даже полка с памперсами.
– Извини, Веэрочка, – говорит Заския с мягким немецким акцентом, – но сейчас мы будем тебя немножко двигать. – О-о… Какой ужас! Мешают спокойно лежать!
Верочка, до того безутешно рыдавшая, закрывает рот и удивлённо смотрит на нас.
Я вижу Настю, которая глухо кашляет, к носу протянута трубка для кормления. Если присесть к ней на кровать, она обрадуется и закашляется ещё сильнее.
Слева лежит Аня с несгибающимися ногами, к ней иногда приходит мама. Под подушкой – "домашние" штаны.
Справа Галя, синдром Дауна, сидит в деревянном стульчике (именно "в"), требует общения: даёшь игрушку, она смеётся и выбрасывает.
Аршад с громадными глазами и ресницами, всё время на спине, пьёт из бутылочки, Олег со светлой и слабой улыбкой, слепой Владик, раскачивающийся под постоянное "Русское радио", рыдающий, в узел завязанный Алёша.
Даунята в манеже. Некоторые не умеют стоять. Разговаривают криком.
Сильный, свободолюбивый и сообразительный Мурат, меланхоличная Маша, крошечная слабая Эвелина, Паша, похожий на поросёнка, – так же хрюкает, шмыгая носом, ровный и быстрый Дима.
А я? Я ещё ничего для них не сделала, не умею, не хватает любви, терпения и знаний, я не Заския.
Я вижу Надю, тело которой так напряжено, что голова откинута назад, а руки вытянуты вперёд.
И ты идёшь, идёшь вдоль решетчатых кроваток, наклоняешься, и тебе улыбаются, улыбаются, улыбаются.
P.S. Лёва,
я не могу сказать, чем отличается любовь от нелюбви, потому что я не верю в нелюбовь. Но мы очень много и успешно занимаемся тем, что пытаемся любовь всеми средствами заглушить.
* * *
Дорогой Лёва, вот как меня вывели из себя:
– …первое занятие – по теме "семья". Это очень важно… Семейные праздники… Семья и школа… включить родителей… словарь: мама, папа, бабушка, дедушка…
– У меня в классе могут оказаться и интернатские дети, что мне тогда делать?
– А?
– Ну, дети из детского дома, если у меня в классе будут, как я им это всё…
– (раздражённо) Это вопрос не по теме! При чём тут мы? Они там в детдоме… пусть детдом ими и занимается.
* * *
Дорогой Лёва!
Я написала про моего ученика Егора. Причём довольно давно. Сегодня я с ним занималась, было трудно. Ровно – не бывает. Мы то "пребываем на верху блаженства, то погружаемся в бездну скорби". Сегодня как раз была бездна скорби. Потому что нельзя успокаиваться и думать, что всё понятно и просто, но об этом я тебе ещё напишу.
1. Егор из всех моих особых учеников самый особый. Особенный, можно сказать. Один из любимых.
2. Ему восемь лет.
3. Вес – 17 килограммов.
4. Не видит, не ходит, почти не слышит.
5. Мы с ним знакомы чуть больше года.
6. Его мама сказала мне:
– Понимаешь, я особенно не жду никаких результатов. Но ребёнок должен заниматься. Работать.
– Но я не умею…
– Вот и поучишься. Значит, обоим будет польза.
7. Егор – единственный сын.
8. Меня уговаривали отказаться. Его мать сказала: "Вы что, с ума сошли?!"
9. У Егора было всё: бесконечные больницы, препараты, массаж, бассейн, психологи, дефектологи.
На любой мой вопрос – "…а вы делали? а у вас было?… а у вас есть…" – мне отвечали: "конечно, делали!", "да было, было", "точно есть, надо поискать".
Перепробовали всё.
Сейчас с Егором занимаюсь только я. Два раза в неделю.
10. Нам трудно было понять друг друга. Помните: "слепая и глухонемая, она похожа на маленький запертый сейф, который никто не может открыть" .
Понимать нас учили бабушка и мама.
Егор яростно мотает головой и машет здоровой рукой.
Бабушка:
– Гляди-ка, веселится!
Наклоняет голову, весь перекашивается.
Бабушка:
– Просит, чтобы его положили. Суёт палец в рот. Бабушка:
– Смотри, злится, злится.
Шарит в воздухе в поисках бабушкиной руки. Бабушка:
– Прыгать хочет. Ему лишь бы прыгать. Это единственное, что любит Егор.
Поэтому мы чередуем занятия с прыганьем. У нас это как "пятёрки".
11. Занятий у нас много.
Мы играем на музыкальных инструментах, лепим из теста, исследуем комнату, учимся удерживать в руках разные предметы, находить источник звука, трогаем гладкое и шершавое, холодное и горячее, железное и деревянное, играем гремящими воздушными шариками, пересыпаем горох и фасоль, переливаем воду.
Сначала Егор яростно сопротивлялся. Теперь привык. Слушается. Что-то даже начинает ему нравиться. Немногое.
Но я в него верю.
12. Результаты? Мне кажется, что они есть. Но не в этом суть.
13. Некоторые (даже, наверно, многие) спрашивают: а зачем? То есть какой во всём этом смысл? Он же необучаемый?
Во-первых, я в необучаемость не верю.
Во-вторых, я считаю: если человек живёт, он должен развиваться. Что-то делать. Куда-то двигаться. Пусть со стороны и кажется, что это топтание на месте, но я-то вижу: сегодня он впервые протянул руку и поймал колокольчик. А сегодня крепко схватил деревянную ложку. Сам опустил ладонь в миску с фасолью, рассыпал её по ковру. Осмысленно – на какую-то секунду – прижал руку к моему лицу.
В-третьих, если всё это Егору и не нужно и мои знакомые правы, у меня остаётся последний, неотразимый аргумент: это нужно мне.
Лис
На тебя я всё смотрю и молчу.
Если хочешь, мне смотреть запрети.
Можно, я тебя приручу?
Только мне потом придется уйти.Я зажгу тебе звезду, как свечу,
И пущу её на небо: лети!
Можно, я тебя приручу?
Только мне потом придется уйти.Я тебя с ней говорить научу,
Различать её в туманной ночи.
Хочешь, я тебя приручу?
Хочешь – ты меня приручи…
* * *
Дорогой Лёва!
Я знала, что рано или поздно это случится. Когда имеешь дело с такими людьми, как родители Рустама, можно ждать чего угодно. Точнее, можно ждать совершенно определённых вещей. И все наши с ним усилия пойдут прахом.
Я знала, что мать водит Рустама в школу, только потому что имеет возможность оставить его там на всю учебную неделю. Другой пользы от школы она не ищет.
Ей всё равно, научится ли Рустам хоть чему-нибудь. Так вот, воспитательница, бравшая мальчика в свою группу во второй половине дня, уволилась. Больше никто не соглашается возиться с Рустамом. Группы и так большие. Ему отказали в интернате.
Мать Рустама забрала его из школы.
Это значит, что он вскоре забудет всё, чему его научили (в том числе и я). Перестанет есть ложкой, проситься в туалет. Пропадут все (и так минимальные) учебные навыки.
Я очень, очень расстроена.
Значит, всё было зря?
Как мы играли! Кормили куклу, расчёсывали ей волосы. Рустам не умел играть, он и игрушек-то не видел до того, как пришел в школу Он понемногу начал подражать моим движениям. Впервые произнёс звук "а". Собрал пирамидку.
Нам всегда было хорошо вместе. Он не хотел, чтобы я уходила.
Школа N – далеко не самое подходящее место для таких детей, как Рустам. Но это рай по сравнением с тем, что ждёт его дома. Дома требуют и хотят только одного: чтоб не мешал.