Уехал недалеко: благодаря неполному высшему образованию попал в радиоразведку, в дислоцированный в Риге полк. Наши казармы находились в городе, на улице Дунтес, приемный центр - в дальнем пригороде. К северо-востоку от Риги - несколько крупных озер: Югла, Кишэзерс, Балтэзерс. Туда ездят ловить плотву, леща, красноперку, в лесах вокруг полно черники, брусники, грибов. Югла - естественная восточная граница города, край озера пересекает тринадцатикилометровая главная улица Бривибас, дальше переходящая в Псковское шоссе.
Самое большое - Кишэзерс, Киш-озеро. У южного его берега - Еврейское кладбище в Шмерли, где похоронены мои родители: в 83-м, без меня - отец, в 96-м рядом с ним - мать. На юго-западном берегу - респектабельный район Межапарк, с лодочными станциями, зоопарком, с оставшимися от былой роскоши особняками. О славном рижском прошлом напоминали там и названия улиц, по именам братских ганзейских городов: Хамбургас, Либекас, Стокхолмас.
Восточнее Киш-озера - другое, поменьше: Балтэзерс. На его берегу, у местечка Букулты, - достопримечательность скромнее: приемный центр 51-го отдельного полка радиоразведки. Отсюда мы подслушивали и записывали переговоры американских самолетов и пунктов сети обеспечения ядерных ударов в Европе. Для радиоперехвата требовалось некоторое знание английского. После призыва провели отбор: у кого пятерка по-английскому - шаг вперед. В армии у меня впервые оказалась интеллигентная специальность.
Когда я жил в Нью-Йорке и был уже гражданином США, попал на какой-то прием с коктейлем, где разговорился с незнакомым человеком. "Где работаете? - На радио "Свобода". - Я тоже занимался радио, два десятка лет назад, в американской армии. Была такая радиосеть обеспечения ядерных ударов в Европе. - Эти, что ли, станции - Maple Wood, Ring Side, Bold Eagle?" На дворе 88-й год, полная советская власть, перестройка только намечается. Человек с грохотом уронил разом тарелку и стакан, побледнел, пятясь ушел в толпу и исчез навсегда.
Мы подслушивали американцев, и тема новой войны в то время, вскоре после вторжения в Чехословакию, ощущалась ненадуманной. На политзанятиях в стандартном сочетании "потенциальный противник" прилагательное опускалось за ненадобностью. Объясняли, что до штаб-квартиры НАТО в Брюсселе - всего трое суток танкового броска. Начальник политотдела работал над еженедельным радиожурналом "За что мы ненавидим империализм". Командир роты майор Кусков воспитывал патриотизм надежными классовыми методами: "Самолет-разведчик поднимается с военно-воздушной базы Эндрюс, СэШэА, пересекает Атлантический океан, сделал посадку в британском аэропорту Кроутон, попил чаек, кофе унд какао - и летит к нашей границе". На "унд какао" ротный срывался на горестный фальцет.
Нам и вправду не давали ни какао, ни кофе, пили то, что называлось чайком, и то, что удавалось: от водки и бормотухи до лосьона "Свежесть" и одеколона "Berzu udens" ("Березовая вода"). Хозрота потребляла антифриз. Водитель Серега Макарычев из татарского города Альметьевска очень хвалил. Альметьевские купили вскладчину шляпу и по очереди фотографировались в ней, Макарычев показывал, прежде чем отослать домой, снимок с надписью на обороте: "Я в шляпе и в МАЗе". Антифриз хозрота продолжала пить и после того, как от этого за месяц до дембеля умер ефрейтор Акбашев.
Офицеры из холостяков, жившие на территории части, пили что-то поприличнее, но зато каждый день. Их положение было куда хуже нашего: призывали после факультета иностранных языков вроде бы на год, а потом не отпускали. Виртуозный ход нашел лейтенант Глушенко: стал читать Библию - тайком, прячась не понарошке, а всерьез, чтобы избежать всяких подозрений. Конечно, был разоблачен и, счастливый, изгнан из рядов. Другие такой изобретательности не проявляли, женились на кудрявых телефонистках, тихо спивались. Ночная офицерская смена на VIII в Букулты напоминала мою пожарную часть.
Вообще воинская служба походила на штатские работы - да и не могла не походить, будучи частью общей единообразной жизни. Какое это чудное слово: "койки должны быть заправлены единообразно". Любое отклонение смущало. Когда я служил, Советская армия перешла на новую форму одежды, и потерявший почву под ногами старшина Бернатович орал: "Галстучки им, понимаешь, дали! Ботиночки! Носочки шиндепёрстовые!" Точно так же, как на гражданке, воровали. От доставленной с соседнего мясокомбината свиной туши до нашего стола доходили куски шкуры с несостриженной щетиной. Вдоволь было бледного чая и липкой ячневой каши. Кто мог, покупал в полковой лавке французские булки и молоко. Сама служба шла посменно: два раза в сутки по шесть часов на ПЦ, в наушниках при двух приемниках и магнитофоне. Туда и обратно ездили в крытых грузовиках, всю дорогу - по три четверти часа четыре раза в день - пели хором, не по приказу, а по велению души. Я не пел, не только по причине отсутствия слуха, это нигде не причина, а по незнанию текстов советской эстрады, которую мои однополчане освоили досконально, используя секретную спецназовскую аппаратуру не по назначению. "Эти глаза напротив…" и "Оранжевое небо, оранжевое море…" звучали даже в бане.
В баню водили по четвергам, в соответствии с общероссийскими нормами гигиены. Даже в книге "Домоводство" предписывалось "Раз в неделю мыться в бане", в более прогрессивной "Твой дом, твой быт" предупреждали: "Горячей водой следует пользоваться не чаще 1 - 2 раз в неделю". Исконно русская оппозиция "духовное - материальное" давала, как следствие, частную оппозицию "чистота духовная - чистота телесная". Повышенное внимание к гигиене выступало признаком чужака: у зощенковского американца "портянки небось белее снега". "У нас нет умывальника, мы поливаем друг другу из кружки во дворе", - с достоинством говорит девушка в "Молодой гвардии" немцу-оккупанту, который "дважды в день, утром и перед сном, мылся с головы до ног горячей водой". На моей памяти практиковалось не обливание из кружки, а умывание из рукомойника: на дачах, которые родители снимали на взморье, водопровода не было.
Слово "чистюля" служило одним из синонимов мещанина, не заботившегося о чистоте чувств и помыслов. Героиня фильма "Три тополя на Плющихе" рассуждает: "Каждый день мыться - так лодырем станешь". В позитивистском обществе гигиенические запросы требовали дополнительного оправдания. В "Домоводстве" объяснялось: "Чтобы сохранить чулки, ноги нужно мыть каждый день", "Волосы человека не только защищают голову, но и являются большим украшением". Через два поколения в "Календаре для мужчин" на 1993 год советовали, чтобы избавиться от грязи под ногтями, "простирнуть какую-нибудь мелочь, вроде носков".
У нас на Ленина, 105 ванная появилась, когда мне исполнилось лет тринадцать. До тех пор еженедельно, может быть тоже по четвергам, ходили с отцом мимо псевдоготической церкви св. Гертруды, в обиходе - Красной церкви, в баню на улице Таллинас.
Эту российскую институцию, о которой положено говорить с придыханием и закатив глаза, я так и не полюбил. Наверное, как раз из-за тех еженедельных походов. Мне не нравились очереди за маленьким билетиком вроде трамвайного, резкий запах пота в предбаннике, грязный халат непременно хромого фамильярного банщика с его однообразными шутками: "Заходи, заходи, раз в год не страшно!", серая одежда и убогое белье в узких шкафчиках, кривые оцинкованные шайки с черными номерами, скользкие ступени полка в парной, надсадные крики "Ох, хорошо!", обычай с наслаждением нюхать растрепанные худосочные веники, просьба незнакомых людей потереть спину, больше всего - сами эти некрасивые голые мужчины с заметными физическими изъянами и неталантливыми татуировками.
Мои однополчане в бане пели Ободзинского и Миансарову, плескались и хохотали. Они вообще были добродушны. Пресловутой дедовщины не помню, побои и унижения встречались редко и считались ЧП. То, что салага должен мыть сортир и ходить в наряд на свинарник, а старик нет, воспринималось справедливым коловращением жизни: старик свое отходил, а салага станет стариком.
Все получилось в моей жизни хорошо, и служба тоже: что ж плохого, если можно столько написать. Но армия мне не нравится. Я три раза был младшим сержантом, то есть меня дважды разжаловали. Первый раз - за организацию коллективной пьянки. Второй - за самоволку: мы с приятелем бегали на ночь к любимым в ту пору девушкам, и нас поймали прямо за заборе, к счастью по дороге обратно, а не туда. В промежутках побыл командиром отделения и замкомвзвода и понял, какая со дна может подняться темная мерзость. В армии это очень просто.
Не может быть здоровой организация, изначально созданная для того, чтобы убивать, и глупо думать, что о таком можно забыть. Еще - форма и погоны: наглядная иерархия. Директор фирмы и его клерк выходят на улицу, и непонятно, кто из них кто. А майор всегда будет зримо главнее лейтенанта, и это всегда будет унижать лейтенанта и развращать майора. Я почувствовал, как могу развратиться в микроскопической должности замкомвзвода, с ничтожными двумя лычками на погонах, когда можно сказать: "Встать! Три наряда на кухню!" - и это не обсуждается, нельзя же ответить: "Давайте поговорим, может быть, вы неправы". Я ощутил, как в душе поднимается муть, и испугался.
С тех пор мне приходилось занимать мелкие начальственные посты, на уровне унтер-офицерских. Надеюсь, та прививка сработала, надеюсь, веду себя прилично.