Большинству персонажей, играющих существенную роль в романном конфликте, Тургенев помимо портрета дает многое объясняющую в их характере предысторию. "Барин вздохнул и присел на скамеечку. Познакомим с ним читателя, пока он сидит, подогнув под себя ножки и задумчиво поглядывая кругом" (гл. 1). И далее следует подробный рассказ-биография Николая Петровича Кирсанова. Точно такое же предварительное знакомство происходит с Павлом Петровичем, Феничкой, Одинцовой, родителями Базарова и даже псевдолибералом Матвеем Ильичом Колязиным (персонажем совсем уж эпизодическим).
Подробная предыстория Базарова в романе отсутствует. Мы знаем его родителей, но ничего не узнаем о его детстве – отрочестве – юности.
"Базаров – сын бедного уездного лекаря. Тургенев ничего не говорит об его студенческой жизни, но надо полагать, что то была жизнь бедная, трудовая, тяжелая. <…> Евгений Васильевич содержал себя в университете собственными трудами, перебивался копеечными уроками и в то же время находил возможность дельно готовить себя к будущей деятельности", – вполне правдоподобно пытался угадать жизнь Базарова-студента Д. И. Писарев ("Базаров"). Но в умолчании автора есть точный художественный расчет.
"Всякий человек сам себя воспитать должен – ну хоть как я, например… А что касается до времени – отчего я от него зависеть буду? Пускай же лучше оно зависит от меня", – гордо возражает Базаров Аркадию в ответ на попытку оправдать жизнь Николая Петровича ссылкой на воспитание и время (гл. 7).
Базаров – человек без биографии, потому что воспитал себя сам.
"Разночинцу не нужна память, ему достаточно рассказать о книгах, которые он прочел, – и биография готова" (О. Мандельштам. "Шум времени", 1923). Биографию Базарову заменяет мировоззрение, сформированное теми же книгами и собственными размышлениями. Это мировоззрение выводится из одного слова, которое благодаря автору "Отцов и детей" вошло в русский язык.
"– Ну, а сам господин Базаров, собственно, что такое? – спросил он с расстановкой.
– Что такое Базаров? – Аркадий усмехнулся. – Хотите, дядюшка, я вам скажу, что он, собственно, такое?
– Сделай одолжение, племянничек.
– Он нигилист.
– Как? – спросил Николай Петрович, а Павел Петрович поднял на воздух нож с куском масла на конце лезвия и остался неподвижен.
– Он нигилист, – повторил Аркадий.
– Нигилист, – проговорил Николай Петрович. – Это от латинского nihil, ничего, сколько я могу судить; стало быть, это слово означает человека, который… который ничего не признает?
– Скажи: который ничего не уважает, – подхватил Павел Петрович и снова принялся за масло.
– Который ко всему относится с критической точки зрения, – заметил Аркадий.
– А это не все равно? – спросил Павел Петрович.
– Нет, не все равно. Нигилист, это человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип" (гл. 5).
Нигилизм становится визитной карточкой Базарова, такой же экспозицией его идей, как экспозицией его портрета являются красная рука, балахон и ироническая улыбка.
Это определение проводит социальную и психологическую границу между поколениями, возвращая нас к заглавию романа. "Прежде были гегелисты, а теперь нигилисты", – иронизирует Павел Петрович.
Гегелисты – отцы, люди сороковых годов, дворяне, романтики, к числу которых Тургенев относил не только скромных провинциалов, братьев Кирсановых, но и своих известных современников, включая самого себя. "Николай Петрович – это я, Огарев и тысячи других; Павел Петрович – Столыпин, Есаков, Россет, тоже наши современники. Они лучшие из дворян – и именно потому выбраны мною, чтобы доказать их несостоятельность", – объяснял Тургенев в письме К. К. Случевскому (14 апреля 1862 г.), будущему поэту, а тогда – студенту Гейдельбергского университета, ровеснику и соратнику Базарова. (В Гейдельбергском университете, как мы помним, в конце романа оказывается Кукшина.)
Нигилисты – дети, шестидесятники, разночинцы, реалисты (так называлась статья Д. И. Писарева) число которых измерялось не тысячами, а намного меньшими цифрами.
Совсем не случайно разговор о нигилизме начинает не сам Базаров, а его до поры до времени друг и верный ученик. Базаров – не идеологический герой Достоевского, сочиняющий специальную статью (как Раскольников) или даже поэму в прозе (как Иван Карамазов) с исповеданием веры, развернутым изложением собственных идей. Он даже не Илья Ильич Обломов с его заветным, тоже идеологическим, сном, поясняющим его идеал.
Мировоззрение Базарова, как и его предшествующая романным событиям биография, не излагается прямо и подробно. Споры с Павлом Петровичем Базаров ведет лениво , с невыразимым спокойствием , с холодной усмешкой. В общении с Одинцовой проявляется его страстность, но касается она не мировоззрения, а личных отношений.
Как в случае с античными философами, от которых иногда дошло несколько афоризмов, мировоззрение Базарова приходится реконструировать по его отдельным отрывочным высказываниям и афоризмам.
Для него характерно трезвое осознание своего социального и общественного положения, и в то же время – своеобразная социальная гордость, временами переходящая в социальную спесь (аристократ может гордиться богатством и знатностью, разночинец – бедностью и "самоломанностью").
Временно оказавшись в чуждой среде, вынужденный играть несвойственные ему роли, Базаров все время помнит, кто он и откуда, и не дает забыть об этом другим.
"Мой дед землю пахал", – "с надменною гордостию" замечает Базаров в разгар спора с Павлом Петровичем. А немного позднее следует ремарка повествователя: "Ему вдруг стало досадно на самого себя, зачем он так распространился перед этим барином" (гл. 10).
Оказавшись впервые в богатом доме Одинцовой, Базаров со смущением напоминает Аркадию, что к этой "герцогине" приехал "будущий лекарь, и лекарский сын, и дьячковский внук…". Но и здесь гордость напоминает о себе: "Ведь ты знаешь, что я внук дьячка?.. Как Сперанский, – прибавил Базаров после небольшого молчания и скривив губы" (гл. 16). (М. М. Сперанский, как мы помним хотя бы из "Войны и мира", был одним из самых значительных государственных деятелей эпохи Александра I.)
"Вы – с вашим самолюбием – уездный лекарь! Вы мне отвечаете так, чтобы отделаться от меня, потому что вы не имеете никакого доверия ко мне. А знаете ли, Евгений Васильич, что я умела бы понять вас: я сама была бедна и самолюбива, как вы; я прошла, может быть, через такие же испытания, как и вы.
– Все это прекрасно, Анна Сергеевна, но вы меня извините… я вообще не привык высказываться, и между вами и мною такое расстояние…" – четко обозначает Базаров социальную и психологическую границу между собой и Одинцовой в разговоре с ней (гл. 18).
"Барчуки проклятые", – бормочет он, покидая дом Кирсановых после дуэли (гл. 24).
Базаровский нигилизм возникает, с одной стороны, как результат его научных и медицинских занятий, с другой – как трезвое осознание требований времени. Отрицание Базарова тотально, универсально, охватывает все области жизни. Но в одних случаях герой высказывается резко и прямо, в других – отделывается молчанием и намеками, правда достаточно очевидными.
Проще всего обстоит дело с искусством и вообще с пробуждаемыми им лирическими эмоциями, которые герой презрительно называет романтизмом. Над искусством и людьми, им увлеченными, Базаров откровенно издевается.
Вызывает смех Николай Петрович, в провинциальной глуши читающий Пушкина и играющий на виолончели. "Ведь он не мальчик: пора бросить эту ерунду. И охота же быть романтиком в нынешнее время! Дай ему что-нибудь дельное почитать", – советует Базаров Аркадию. И в тот же день сын выполняет приказание, подсовывая отцу вместо "Цыган" книгу немецкого естествоиспытателя Л. Бюхнера "Материя и сила", библию шестидесятников (гл. 10).
Ироническому поношению подвергается и сам поэт, которому Базаров приписывает несуществующие стихи ("не сказал, так должен был сказать в качестве поэта"), военную службу и казенный патриотизм ("Помилуй, у него на каждой странице: На бой, на бой! За честь России!").
В споре с Павлом Петровичем достается и великому художнику, и его современным отрицателям: "– По-моему, – возразил Базаров, – Рафаэль гроша медного не стоит, да и они не лучше его" (гл. 10). Главный афоризм на эту тему герой чеканит в шестой главе: "Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта" ("Сапоги выше Шекспира", – лихо формулировали сходную мысль некоторые базаровские современники).
Но в схватках с Павлом Петровичем человек сороковых годов заставляет шестидесятника высказываться по более острым темам.
"– …Это вы все, стало быть, отвергаете? Положим. Значит, вы верите в одну науку?
– Я уже доложил вам, что ни во что не верю; и что такое наука – наука вообще? Есть науки, как есть ремесла, звания; а наука вообще не существует вовсе.
– Очень хорошо-с. Ну, а насчет других, в людском быту принятых, постановлений вы придерживаетесь такого же отрицательного направления?
– Что это, допрос? – спросил Базаров" (гл. 6).
Разговор подходит к опасной грани и останавливается. Базаров намекает на то, что оппонент провоцирует его на ответ, за который человека можно подвергнуть уголовному преследованию.
Но на следующем этапе спора Базаров переходит эту грань.
"– Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным, – промолвил Базаров. – В теперешнее время полезнее всего отрицание – мы отрицаем.
– Все?
– Все.
– Как? не только искусство, поэзию… но и… страшно вымолвить…