А это… В общем, вы сами знаете, как легко замарать имя человека и как трудно его потом отмыть. И случись что с Димой… Ведь его же сразу поставят на учет в их наркоконтроль.
В словах Чудецкой была доля истины, и Ирина Генриховна не могла не спросить:
— Я могу чем-нибудь помочь?
— Да! Пожалуйста. Именно поэтому я вам и звоню.
— Чем?
— Ну-у, я знаю от Димы, что ваш муж — крупный человек в прокуратуре, так, может, он… по своим каналам…
— Но он сейчас в госпитале, — может быть, излишне резко ответила Ирина Генриховна. — И-и… и я не знаю, сможет ли он сейчас хоть чем-то помочь.
Измученная исчезновением сына, Чудецкая, видимо, надеялась на совершенно иной ответ, она надеялась на помощь, и слышно было, как она хлюпнула носом:
— Простите, я не знала. До свидания.
— И все-таки, — остановила ее Ирина Генриховна, — я попробую переговорить с Александром Борисовичем.
— Но ведь он же…
— Сегодня я буду у него и вечером перезвоню вам по домашнему телефону.
— Может, лучше по мобильнику?
— Хорошо.
Перед тем как покинуть Гнесинку, Ирина Генриховна позвонила матери Димы Чудецкого:
— Что-нибудь прояснилось? В ответ только глухой стон.
— А вы всех его знакомых обзвонили?
— Тех, кого знала и чьи телефоны нашла в его записной книжке. И ребят, и девчонок.
— Так он что, оставил книжку дома? — насторожилась Ирина Генриховна.
— То-то и странно, — уже совершенно сникшим голосом ответила Марина Станиславовна. — Обычно он ее с собой таскает, вместе с мобильником, а тут… мобильника нет, а записная книжка и кейс с учебниками дома.
Это уже было более чем странно, и все-таки Ирина Генриховна попыталась успокоить мать ученика как могла:
— Постарайтесь успокоиться, всякое бывает. Я сейчас еду к мужу, он обязательно постарается вам помочь.
Хлюпанье носом и невнятно-тихое:
— Спасибо вам. Буду очень благодарна.
Несмотря на боль, которая то приглушалась, то вспыхивала вдруг с новой силой — давала знать о себе задетая пулей кость, Турецкий пребывал в прекрасном расположении духа, по крайней мере именно так показалось его жене, когда она переступила порожек палаты, и Ирина Генриховна не могла сдержаться:
— Прекрасно выглядишь, муженек.
— Так я же чувствовал, что ты придешь, — расцвел в улыбке Турецкий и, слегка приподнявшись на локте, поцеловал ее в подставленную щеку. — А гусар, как сама понимаешь, он и в лежачем положении гусар.
— Это чего ж ты хочешь этим сказать? — хмыкнула Ирина Генриховна.
— Да уж расценивай как знаешь. И засмеялись оба, счастливые.
— Слушай, Шурик, а откуда вдруг у тебя такой телевизор? — удивилась Ирина Генриховна, кивнув на «Самсунг» довольно приличных размеров, который стоял на месте едва ли не портативного «Сокола».
— Грязнов привез. Сказал, чтобы глаза не портил.
— Денис?
— Да нет, Славка.
Явно удовлетворенная ответом, Ирина Генриховна присела на стул в изголовье, поставила на колени впечатляющий, битком набитый целлофановый пакет.
— Слушай, Шурик, я тут тебе кое-что принесла…
— Ирка… — взмолился Турецкий, — ну я же тебя просил. Мне уже складывать жратву некуда, медсестрам раздаю. Ты каждый день носишь, Грязновы с Меркуловым чуть ли не целый холодильник всякой всячины натащили. Что ты, на откорм меня поставила? Я ж ведь этак могу и в ожиревшего импотента превратиться.
— Ну до импотента тебе еще далеко, — успокоила Турецкого Ирина Генриховна, — хотя и жалко, что далеко. Будь ты импотентом, я бы тебя еще больше любила. А что касается домашнего бульона из петелинской курочки, да опять же домашних пельменей, от которых ты аж трясешься, то, думаю, они не помешают.
— Так оно бы… к пельмешкам…
— Перебьешься.