Замечание Георги представляется нам уместным и по другой, менее очевидной причине. Дело состояло в том, что успех планов Петра I, равно как объем привилегий, которые были обещаны иностранцам, в первые десятилетия существования Петербурга были самим им далеко не ясны. Вот почему психологическая мотивация, равно как профессиональная структура немецкой иммиграции в Петербург непосредственно продолжали сложившуюся в период московской Ново-Немецкой слободы. К нам, как в любую нестабильную, чуждую по культуре страну, ехали если не прямые авантюристы, то люди, склонные к повышенной по тем или иным причинам мобильности, – и, разумеется, владевшие "свободно конвертируемыми" профессиями. В ту эпоху это были врачи, профессиональные военные, ученые специалисты – и, разумеется, купцы. "Преимущества, дарованные ПЕТРОМ ВЕЛИКИМ и Наследниками Его всем иностранцам, привлекали их в Санкт-Петербург, ибо всякий, кроме беспрепятственного исправления богослужения по собственному его закону веры, пользуется свободою своим искусством, ремеслом, художеством или иным честным образом приобретать себе стяжания и потом имеет право с благоприобретенным им имением во всякое время возвращаться куда ему угодно", – продолжал в том же параграфе наш автор, снова выделив очень существенное обстоятельство.
Кстати, сам И.Г.Георги, приехав в Россию относительно молодым человеком (он был уроженец города Вахгольцхаген в Померании), остался здесь на всю жизнь, став подлинным петербуржцем, хотя, будучи действительным членом прусской Академии наук и немалого числа иных ученых обществ, легко мог бы устроиться за границей. Думаем, что фамилия его о чем-то смутно напоминает внимательному читателю. Он или она, несомненно, правы. Кому из жителей Петербурга не доводилось, во время поездки за город, разглядывать дивно окрашенные, иной раз прямо-таки величественные георгины, выращенные дачными жителями на своих участках. Да, надо без колебаний признать, что георгины изрядно украшают летний ландшафт окрестностей нашей пронизанной ветрами "северной Пальмиры" и прекрасно приживаются на ее бедных почвах, принося немало минут чистой радости не избалованным природой петербургским цветоводам! Так вот, эти цветы были названы одним берлинским ботаником в начале XIX столетия, в память его незадолго до того умершего соотечественника, знаменитого петербургско-немецкого ученого Иоганна Готлиба Георги.
Возвращаясь к немаловажному обстоятельству, выделенному Георги в только что процитированных словах, нужно отметить, что немцы действительно получили в петровские времена обширные привилегии, состоявшие в свободной организации и регистрации промышленных или торговых объединений типа гильдий или цехов, всемерном облегчении налогового бремени, а также полной свободе переводить нажитый капитал в Германию и самим возвращаться туда, когда только заблагорассудится (дав только заблаговременно объявление в местных Ведомостях на русском и немецком языках – затем, чтобы исключить сюрпризы вроде невыплаты по долгам). Меняясь в составе и характере законодательного оформления, все эти льготы в принципе сохранялись до великих реформ 1860-х годов.
Обосновываясь на жительство в Петербурге петровского времени, немцы, а с ними голландцы и прочие уроженцы северноевропейских протестантских стран, на первых порах образовали собственную слободу, получившую название Немецкой. Причиной было не столько недоверие к русским, сколько уже сложившаяся традиция организации жизни иноземных общин в России. Немецкая слобода была расположена на левом берегу Невы, в непосредственной близости от Адмиралтейского двора, с которым большинство жителей слободы были связаны по роду деятельности. Природные условия проживания на Адмиралтейском острове были, пожалуй, более благоприятными, чем на Городском (теперешней Петроградской стороне). Здесь также стояли дома виднейших чинов Адмиралтейства. По этим причинам, один из внимательных наблюдателей жизни раннего Петербурга, ганноверский резидент Фридрих Христиан Вебер, без колебаний признал в первой части своего сочинения "Преображенная Россия" Немецкую слободу лучшей из частей города, расположенных на реке.
Заметим, что несколькими страницами ниже Вебер отметил наличие в городе и Русской слободы, расположенной на противоположном, правом берегу Невы, поблизости от Петропавловской крепости, в юго-западной части Городского острова. "То, что расположено левее бойни и продовольственного рынка, называется Русской слободой по ту сторону реки. Там живет одно простонародье; только у воды есть несколько приятных деревянных домов – вице-губернатора, ландрихтера (так же называемого и по-русски) и нескольких служащих канцелярии" – заметил немецкий мемуарист. Если принять во внимание, что Адмиралтейство было в петровские времена крепостью, сопоставимой по своей площади, значению, а также и внешнему виду с Петропавловской, то сказанное открывает нам интересный аспект пространственного мышления жителей раннего Петербурга. Повидимому, в их сознании город делился Невой на две части, каждая из которых тяготела к "своей" крепости. При этом, правобережная часть (прежде всего в указанной выше своей части) начинала формироваться как "русская", в противоположность левобережной – "немецкой". Эта особенность имела достаточно много шансов найти себе продолжение в истории. В таком случае, переезжая на автобусе с левого берега Невы – на правый, современные экскурсоводы рассказывали бы, пожалуй, своим туристическим группам о немецко-голландском виде раннего "левобережного" Петербурга, противопоставляя его облику "правобережной" Русской слободы, сохранившей в модифицированном виде строительные приемы, традиционные для старой Руси (заметим, что в раннем Петербурге существовала еще одна часть, носившая название Русской слободы: она располагалась в районе Литейного двора; там в свое время стоял дом царевича Алексея Петровича).
Предел намечавшемуся разделению национальных слобод положила последовательно ксенофильская политика правительства. Следуя принципиальным соображениям, Петр I создал все условия для свободного смешения жителей новой столицы, вне зависимости от происхождения, языка и вероисповедания, на что обратили внимание очевидцы и современники. Так, тот же Вебер, рассказывая о "Зимнем доме" царя, построенном в Адмиралтейской части, особо отметил: "По правую руку живут самые разные люди, русские и немцы, и особо следует отметить, что вокруг его царского величества, а именно на соседних улицах, живут больше немцы, а не русские, и, в частности, лютеранская церковь … стоит к нему ближе всего, на расстоянии от его заднего дома не более 300 шагов".
Невзирая на это решение, нашедшее себе продолжение в политике и последующих властей, Адмиралтейская часть надолго осталась одним из районов компактного проживания петербургских немцев. Другими районами стали Казанская часть, а также Васильевский остров. При этом, в районе Адмиралтейства с течением времени остались небогатые немцы, работавшие преимущественно по найму, поблизости от Казанского собора обосновались более зажиточные семьи, – ну, а Васильевский остров с его Академией наук и Университетом стал своего рода "Латинским кварталом" для немецких ученых. Надо ли говорить, что все эти позднейшие перемещения проходили по доброй воле и желанию самих петербургских немцев.
Любопытно, что в мемуарах, написанных уже после завершения "петербургского периода", такой проницательный наблюдатель, как А.Н.Бенуа, нашел уместным мысленно вернуться к истории "немецких слобод" в России и подчеркнуть, что до Петра I все это были разновидности сеттльментов или гетто. Напротив, после него, "если можно говорить в отношении Петербурга о какой-то Немецкой слободе, то только в очень условном и переносном виде. Такая "слобода" существовала только "в идее", и это понятие не соответствовало чему-то топографически-обособленному. К составу такой идеальной Немецкой слободы", – заключил Александр Николаевич в своих знаменитых мемуарах, – "принадлежала и наша семья".
Немцы на петербургском троне
Прошло время царствования Петра I – и на петербургском престоле, "не без борьбы между разными партиями", как осторожно выражались писатели старого времени, осталась его супруга, Екатерина I. История "ливонской пленницы" Марты Скавронской – от рождения в 1684 году и тихой жизни в Мариенбурге, в прислуге у местного пастора Эрнста Глюка, до романа с Петром I и восхождения на российский трон – была в общих чертах ведома современникам. Подробности пересказывались на разные лады, в зависимости от близости мемуариста ко двору. Так, датский посланник Юст Юль в известных записках развернул целую романтическую историю о церемонии бракосочетания, пришедшейся на тот день, когда русские войска ворвались в город – и о новобрачной, попавшей в плен прямо на пороге кирхи, в полном подвенечном уборе… Эта версия умело совмещала весьма желательную по обычаям той эпохи непорочность невесты, в особенности царской, с тем фактом, что Марта вышла за Петра Алексеевича, собственно говоря, от живого мужа, драгунского капрала шведской службы, по фамилии Мейер. Другие мемуаристы отличались меньшей деликатностью.