"Петр научил Россию наукам, Екатерина – морали", "Осьмнадцатый век начался царем-плотником, закончился императрицей-писательницей". Прямое сопоставление с Петром I было естественным как для для позднейших историков, так и для идеологов Екатерины II, что, кстати, нашло себе выражение в целой последовательности знаковых действий. Достаточно упомянуть об известном изображении Екатерины в день переворота 28 июня 1762 года, на коне, в просторном гвардейском мундире старинного, еще петровского покроя, о поднесении ей в 1767 году титула "Матери Отечества", не принятого государыней, хотя прямо ею и не отвергнутого (он непосредственно соотносился с титулом "Отца Отечества", принятым Петром I в дни празднования Ништадского мира) – и, разумеется, об известной надписи на постаменте "Медного всадника" ("Петру Перьвому Екатерина Вторая, лета 1782").
Преемственность делу Петра неоспорима в восточной политике Екатерины Великой. По памятному нам, верному замечанию С.М.Соловьёва, "Петр Великий дал России Балтийское море, а Екатерина II – Черное". Однако на западном направлении действия дипломатов Екатерины и ее полководцев не только не продолжали замыслов Петра I, но, как это постепенно выяснилось, шли им наперекор. Сила вещей почти что с неодолимой силой влекла Екатерину, возглавившую гвардейский переворот, прочь от союза с Пруссией. Едва успев вступить на престол, ее муж, Петр III, в первую очередь озаботился возвращением Фридриху Прусскому всех завоеваний, начиная с жемчужины южной Прибалтики, Восточной Пруссии, с которой тот сам уж успел мысленно распрощаться. Заключив мир с недавним врагом, Петр III соединил свои войска с прусскими, затеял какую-то совместную авантюру, стал требовать от русских военачальников перехода на прусские порядки и униформы, а от православных иерархов – проведения церковной реформы на лютеранский лад.
Национальное чувство быстро дошло до точки кипения. Ни пруссофилии Петра III, ни повторения "немецкого засилья" времен Анны и Бирона никто бы уже не потерпел. "Слыхал ли кто из свет рожденных / Чтоб торжествующий народ / Предался в руки побежденных?". На этот вопрос, поставленный М.В.Ломоносовым в его знаменитой "Оде торжественной Екатерине Алексеевне на ея восшествие на престол июня 28 дня 1762 года", государыня еще могла найти простой – а главное, совпадавший с ее убеждениями ответ. Писала же она в манифесте, что Петр III "законы в государстве все пренебрег", и прочее в том же духе. Однако далее наш поэт переводил взгляд от пруссаков к российским немцам, а с ними и прочим иностранцам, и говорил уже нечто гораздо более грубое: "А вы, которым здесь Россия / Дает уже от древних лет / Довольство вольности златыя, / Какой в других державах нет / … Умышлено от ваших глав / К попранью нашего закона, / Российского к паденью трона, / К рушению народных прав".
Ода, тем более коронационная – жанр по определению комплиментарный. Что должна была отвечать на такие, с позволения сказать, приветствия немка по рождению, родному языку и воспитанию, лютеранка по первоначальному крещению, без малого двадцать лет прожившая на российских хлебах, затем, чтобы свергнуть потом своего законного супруга, в котором, хотя бы по женской линии, текла кровь Петра Великого, и сесть самодержицей на петербургский трон?.. Она отвечала, но кротко – то есть крепилась, милостиво благодарила и жаловала, – а однажды, когда ей понадобилось по рекомендации докторов отворить кровь, изволила пошутить, что наконец-то эскулапы последнюю немецкую кровь выпустили.
Во внешней политике предпочтение решено было отдавать "строго национальному направлению", прочие же соображения не принимать во внимание. И тем не менее, не прошло и двух лет, как наши дипломаты заключили союзный договор с Пруссией, вступив в крупную международную игру, то тонкую, то грубую – но неизменно оборачиваемую Фридрихом Великим в пользу своего государства. "…Der grösste König seiner Zeit / Und auch der grösste Freund der Menschenfeindlichkeit" ("…Монарх великий, мощный дух, / И ненавистникам людского рода друг"), – так завершил свою эпиграмму на короля Фридриха один из выдающихся представителей русской словесности времен Екатерины II, немец по происхождению, Иван Иванович Хемницер, и в его словах было много правды.
Причины, по которым России пришлось принимать участие в задуманной королем прусским игре, были многообразны и даже вполне объяснимы по отдельности, принимая во внимание международную обстановку. Сначала то была "северная система", задуманная русскими дипломатами. Она состояла в установлении сердечного согласия между государями стран Северной Европы, во главе с Пруссией, Англией и Россией, задуманном как противовес системе южных, католических государств во главе с Францией и Австрией. Подразумевавшееся создателями этого геополитического проекта сродство православного мира и протестантской цивилизации, вообще говоря, очень любопытно, и заслуживает особого рассмотрения. Затем последовали заботы о польской конституции, после того пришли опасения усиления Австрии, потом еще что-то… Главным итогом этого союза стал троекратный раздел Польши: поляки хорошо назвали его "разборами", rozbiorami. В результате этих "разборов", Россия присоединила обширные белорусские, украинские и литовские земли. Австрия взяла Малую Польшу с Краковом и Галицию со Львовом. Пруссия же исполнила вековую мечту, присоединив Западную Пруссию к Восточной, сковав их в стальной кулак с Бранденбургом, и дополнительно усилив эту конструкцию землями Великой Польши. Итак, вся система буферных государств, отделявших Россию от германского мира, прекратила свое существование. За Неманом стояли теперь прусские аванпосты, маршировали роты и батальоны, производились пушки и порох. Ведь Пруссия еще до разделов Польши была сильным военизированным государством. Теперь же, к концу XVIII столетия, ее население удвоилось, армия вышла на одно из первых мест в мире по своим численности и боеспособности.
"Как бы то ни было, редким фактором в европейской истории останется тот случай", – справедливо заметил в своем "Курсе русской истории" В.О.Ключевский, – "когда славяно-русское государство в царствование с национальным направлением помогло немецкому курфюршеству с разрозненной территорией превратиться в великую державу, сплошной широкой полосой раскинувшуюся по развалинам славянского же государства от Эльбы до Немана". Оговоримся, что в результате разделов Россия приобрела Курляндию с Семигалией, то есть завершила присоединение к своей территории старых ливонских земель. Однако писать о продолжении завоеваний Петра Великого рука не подымается. В той же лекции LXXVI, которую мы только что процитировали, наш славный историк напомнил, что ликвидация промежутка между Восточной Пруссией и Бранденбургом, возможная только за счет присоединения к ним Западной Пруссии, была золотой мечтой бранденбургских курфюрстов еще в эпоху Петра I. В обмен они с радостью разделили бы с русским царем Польшу, тогда уже очень ослабленную, не направляя притом никаких приглашений Австрии. Однако же проницательный Петр, которому с величайшей изобретательностью предлагали эту комбинацию по крайней мере трижды, рассмотрел подвох с самого начала и неизменно отказывал комбинаторам "с порога". Только к концу XVIII века, пруссакам удалось заманить русскую дипломатию в давно подготовленную мышеловку и реализовать свою восточную программу на все сто процентов, если не больше.
Дальнейшее было уже делом времени. Мы говорим об объединении Германии "железом и кровью", под политическим верховенством Пруссии и на основе традиционных ценностей ее правящих классов, о колоссальном возрастании военной мощи новой империи, ее агрессивности и территориальных претензий к соседям, составивших основные причины обеих мировых войн XX века. Ключевский писал о союзе с Пруссией, заключенном в эпоху Екатерины II, не зная пока об этих войнах – однако его рассмотрение бед, которыми был чреват этот союз, полно тревоги. Вот и повторяй после этого восходящую к Ф.Шлегелю крылатую фразу, что историк – пророк, предсказывающий назад.
Немцы раннего Петербурга
"Изо всех иностранных здесь жительствующих народов Немцы суть многочисленнейшие", – подчеркивал в параграфе 272 своего знаменитого, опубликованного в нашем городе в 1790 году на немецком языке, а четырьмя годами позже – и в русском переводе, "Описания российско-императорского столичного города Санкт-Петербург" ученейший Иоганн Готлиб Георги, и добавлял: "С самого начала построения города переселились сюда Немецкие семьи как из Москвы и других городов, так и из Лифляндии". Георги не ошибался в общей оценке численности петербургских немцев. По общему мнению историков, их доля в числе иностранных жителей Петербурга уже в петровские времена достигла 50 процентов и продолжала удерживаться примерно на этом уровне, в отдельные периоды даже и превышая его, на протяжении всего XVIII века.