В конце 1835 года Брюллов вернулся в Россию. Его торжественно встретили в Одессе, Москве и особенно в Петербурге. Он был назначен профессором Академии художеств.
В это время Брюллов начал картину "Осада Пскова". Давно художник мечтал написать произведение на тему из русской истории. В самом начале своего пребывания в Италии он думал то о картине "Олег, прибивающий щит к воротам Константинополя", то о картине из петровской эпохи, а перед тем, как приступить к "Последнему дню Помпеи", намеревался написать - "Минин, спасающий Россию".
Но вдали от родины ему не удалось осуществить свои намерения… Теперь же он горячо принялся за работу. Более семи лет трудился над своим новым произведением Брюллов, но оно так и осталось неоконченным: в николаевской России он не мог осуществить грандиозный замысел о подвиге народа. Император Николай I без обиняков объявил свою волю всемирно известному художнику: "Я желал бы, чтобы все, что ни напишешь, то приносил ко мне". Так "Осада Пскова" превратилась в "досаду от Пскова".
Брюллов вынужден был отказаться от исторической живописи. В последующие годы он занимался, главным образом, портретной живописью. Лучшие его работы - портреты Самойловой, Салтыковой, А. К. Толстого, Кукольника, Струговщикова, Витали, Мусина-Пушкина, Крылова, Жуковского… Портрет Жуковского был разыгран в лотерею и на вырученные деньги выкуплен у помещика Энгельгардта ученик Брюллова Т. Г. Шевченко.
Много сил и внимания отдавал Брюллов своим обязанностям профессора Академии художеств. Он не только обучал академистов живописи, а и учил их разбираться в окружающей жизни. Брюллов часто повторял своим ученикам: "Многие молодые люди считают за счастье проводить время в кругу аристократов, а попадут в этот круг, - пропадут. В аристократический круг иногда полезно заглядывать, чтобы понять, что в нем не жизнь, а пустота, что он помеха для деятельности…"
В этих словах - весь Брюллов с его осуждением паразитических дворянских кругов николаевской России, Брюллов, преклонявшийся перед гением Пушкина, друживший с великим композитором Глинкой.
В истории русской культуры они стоят рядом - Пушкин, Глинка, Брюллов…
"В области искусства, в творчестве сердца, - писал А. М. Горький, - русский народ обнаружил изумительную силу, создав при наличии ужаснейших условий прекрасную литературу, удивительную живопись и оригинальную музыку, которой восхищается весь мир. Замкнуты были уста народа, связаны крылья души, но сердце его родило десятки художников слова, звуков, красок. Гигант Пушкин - величайшая гордость наша и самое полное выражение духовных сил России, а рядом с ним волшебник Глинка и прекрасный Брюллов".
Репродукция картины К. П. Брюллова "Последний день Помпеи".
ТУТ ИЗОБРАЖЕН УГНЕТЕННЫЙ НАРОД
Тут изображен угнетенный народ, жаждущий слова свободы…
И. Репин.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ЧУЖИХ КРАЕВ
В конце мая 1858 года русский художник Александр Андреевич Иванов возвратился на родину из чужих краев, где провел двадцать восемь лет.
Александр Андреевич вернулся в Россию не один, с ним прибыла огромных размеров картина, над которой художник трудился двадцать лет. Картина называлась "Явление Мессии".
Произведение Иванова сперва поместили в Зимнем дворце, в Белой зале, для ознакомления с ним императора Александра II, августейшего семейства и двора.
Художник ходил под окнами царского дворца и вздыхал - там томилась пленницей картина, которой он отдал всю свою жизнь. Он не мог прийти хотя бы миг взглянуть на нее: для этого требовалось специальное позволение министра императорского двора графа Адлерберга.
Девятого июня картину перенесли в Академию художеств и открыли к ней доступ публике.
Александру Андреевичу было пятьдесят два года. Постоянная нужда подорвала его здоровье. Иванов возлагал большие надежды на картину. От того, как отнесется царь к "Явлению Мессии", зависела его дальнейшая судьба.
А царь и сановники медлили. Художник был нищ, с нищими не церемонятся. К тому же, в картине было такое, что настораживало, не нравилось придворной знати, хотя и была она написана на религиозный сюжет.
Иванов ощущал вокруг себя, в придворных и академических кругах недоброжелательство и даже явную неприязнь. Чтобы спасти труд всей своей жизни, Александру Андреевичу приходилось теперь постоянно хлопотать, опешить от одного высокого покровителя к другому, чтобы еще раз напомнить о себе.
Внезапно навалилась беда. В журнале "Сын Отечества" появилась статья, которая в оскорбительных выражениях перечеркивала картину "Явление Мессии".
Иванов был сражен и несправедливостью журнальных нападок и пренебрежительным отношением к нему придворных невежд.
1 июля Александр Андреевич с последним пароходом возвращался из Петергофа в Петербург. В Петергофе он был у президента Академии художеств - великой княгини Марии Николаевны.
Третьего дня великая княгиня велела передать Иванову, что государь император приобретает картину за десять тысяч рублей и определяет ему две тысячи ежегодной пенсии.
Весть о "милости" монарха, решившего произвести его в пенсионеры-инвалиды, повергла Александра Андреевича в глубокое уныние. Одним мановением царской руки были развеяны все давние мечты и надежды художника. Он надеялся на вырученные от картины деньги отправиться в путешествие. Иванов мечтал обосноваться по возвращении из путешествия в Москве, в которой никогда не бывал, но любил всем сердцем. Там, в древней столице, он посвятит свою жизнь воспитанию и образованию русских художников в Московском училище живописи.
И вот теперь все эти планы рухнули из-за жалкой подачки царя. Иванов был глубоко задет и оскорблен тем, что картину "Явление Мессии" оценили всего в десять тысяч, тогда как картину Бруни "Медный Змий" купили за тридцать пять тысяч.
Еле волоча ноги, вернулся Иванов после этого известия в дом своего друга Боткина, где жил со времени приезда в Петербург. Дома Александр Андреевич почувствовал себя так плохо, что пришлось лечь в постель.
Но сегодня, первого июля, Иванову с утра полегчало, и он отправился в Петергоф, чтобы заявить о своем согласии на высочайшую "милость". Что же ему еще оставалось? Откажись он от этой горькой царской милости - и на него накинется не только рать журнальных борзописцев, но вся придворная челядь вкупе с чиновниками из Академии художеств во главе с ее ректором Бруни. А сейчас их пока сдерживает царское "благоволение" к нему.
И вот, скрепя сердце, опустошенный, он поехал в Петергоф соглашаться на оскорбительные условия, которые, конечно, не смогут вывести его из нужды, в коей он пребывал всю жизнь.
Но в Петергофе его ожидало новое испытание. Здесь его продержали три часа в передней, а потом сказали, что окончательное решение государя он узнает от министра императорского двора графа Адлерберга.
Иванов возвращается в Петербург последним пароходом. Он уже ничего хорошего для себя не ожидал, утратил всякую надежду. Душа его наполнена горечью и отчаянием.
Дома Александр Андреевич сразу лег. Вскоре явился Константин Дмитриевич Кавелин, с которым он недавно познакомился и успел близко сойтись. Кавелин был другом Герцена, и беседы с ним доставляли Иванову истинное наслаждение.
Но сегодня беседа не получалась. Иванов почувствовал себя совсем плохо, у него начались судороги.
Друзья думали, что все обойдется, как в прошлый раз, но состояние Иванова ухудшалось. Когда поздно вечерам явились врачи, они объявили, что положение больного безнадежно…
В ночь со второго на третье июля Александр Андреевич Иванов умер от холеры. Мытарства последних недель настолько подорвали его силы, что он не в состоянии был сопротивляться страшной болезни.
ТРИДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД
С утра, не переставая, моросил дождь. Стоял полумрак, хотя в Петербурге настал уже полуденный час. В кабинете президента Академии художеств горели свечи, в камине пылали березовые поленья. Но президенту Алексею Николаевичу Оленину было холодно. Маленький, сутулый, он сжался в комок, как бы затерявшись в огромном кресле. Его знобило.
Президента бросало в дрожь не столько от ноябрьского ненастья, сколько от страха. Смятение не покидало его со вчерашнего дня. Только накануне стало известно, что в академии поползли слухи о крамольной картине академиста Александра Иванова "Иосиф, толкующий сны". А ведь эта картина еще так недавно вызывала всеобщий восторг; на выставке в академии многие заявляли, что она достойна более чем золотой медали и что даже Брюллов бы так не написал.
И надо же случиться такому: после столь щедрых похвал ее нынче объявляют неблагонамеренной, направленной против правительства, якобы в ней выражено сочувствие мятежникам четырнадцатого декабря…
От одной этой мысли у президента сердце будто обрывается и зуб на зуб не попадает. До сих пор он часто просыпается по ночам в холодном поту: ему снится та зловещая ночь, когда по приказу императора он в собственной карете отвозил в крепость арестованных мятежников, тех самых, которые еще недавно бывали у него в доме и вели мирные беседы об отечественной словесности и художествах.
В такие ночи Алексей Николаевич уже больше не в силах уснуть: из глубины спальни, как когда-то в карете, на него направлены презрительные взоры. Прошло почти два года с той памятной ночи, а он все не может забыть эти взгляды, оставившие в его душе свое жало…