Часто архитекторы с трудом справлялись с подобными темпами развития: так, Шэньчжэнь, по выражению одного критика, "скомпрометировал свой замысел" [18] . Урбанизация Китая начиная с 1978 года характеризовалась лихорадочными мечтами об экспансии, бросающей вызов тщательной архитектурной планировке: в 2001 году министр гражданской администрации КНР выступил с предположением, что к 2020 году будет возведено 400 новых городов-миллионников – ведь за предыдущие двадцать лет 400 таких городов уже было построено. Для описания роста Пекина, которому уже на протяжении тридцати лет жизненно необходимо строительство четырех кольцевых дорог, подходит эпитет "сбежавшее тесто": город выходит за свои границы наподобие подошедшего теста, вылезающего из кастрюли. Здания быстро возводят, а сносят чуть медленнее. Одна китайская газета предостерегала, что большинство нынешних жилых домов будет снесено в течение двадцати лет. Кажется, что квартиры в Пекине становятся непригодными для жилья раз в десять быстрее положенного срока: ультрасовременный дом приходит в аварийное состояние менее чем за десять лет [19] . "Я сделал вывод, что в Китае эстетика никакой роли не играет, – подметил один городской критик. – Архитектура – набор стилей, призванный выделить здание из массы ему подобных, – больше не должна быть эстетичной. Скучные серо-розовые фасады китайских домов пресекают любые попытки оживить сооружения или придать им элегантный вид. В лучшем случае про архитектуру в Китае вспоминают в последнюю минуту. Кажется, на фасадах заметны лишь ее крупицы" [20] . На протяжении 1980-х годов наиболее зрелищным произведением архитектуры, на которое можно было рассчитывать, стали "парящие" крыши (доу-гун) – те самые красные китайские крыши с загнутыми краями, – налепленные на небоскребы.
К тому моменту, как я начала регулярно ездить в Китай, его правители, обрадованные двузначными показателями прироста ВВП, вновь преисполнились архитектурными амбициями. Первое путешествие в 1996 году привело меня в Шанхай. "Вам просто необходимо, – сказали хозяева гостиницы, – увидеть Пудун" – грязное болото вдоль восточного берега городской реки, которое тремя годами ранее правительство решило превратить в финансовый центр. Когда я добралась до него на пароме, готовом пойти ко дну в любой момент, я увидела один-единственный завершенный небоскреб, но по нему можно было с легкостью судить обо всех остальных зданиях Китая. Это была телебашня "Восточная жемчужина": три распухшие серебристо-розовые жемчужины, соединенные бетонной лестницей, стоящие на изогнутом треножнике и увенчанные вздернутой к небу телевышкой. На каждом окне смотровой площадки на высоте 263 метров написан какой-нибудь примечательный факт о телебашне: это третья, а может, четвертая по высоте телебашня в мире, какое место в мире среди вращающихся ресторанов занимает ее вращающийся ресторан, на сколько метров она выше Эйфелевой башни. (А чтобы посетители прониклись последним фактом, в продаже имеются сувениры в виде моделей обоих сооружений, приклеенных к подставке бок о бок друг к другу. При таком сравнении Эйфелева башня действительно выглядит жалко.) Ну да, грубо, зато хватило наглости.
К концу десятилетия Пудун стал первым глобальным архитектурным мегапроектом КНР: лес небоскребов, связанный восьмиполосными дорогами и замысловатыми виадуками, стал любимой съемочной площадкой голливудских научно-фантастических блокбастеров. Кроме того, он послужил первым наглядным примером переустройства городской территории, для которого КНР привлекла архитектурных звезд (Ричарда Роджерса, Тойо Ито, Доминика Перро) и тем самым заложила новый этап в своих попытках переосмыслить себя в роли локомотива свободного экономического и культурного развития, после сурового наступления на демократию 1989 года (тогда большая часть западных инвесторов покинули Китай). Китайское правительство как бы говорило: посмотрите на нас теперь, постсоциалистические спонсоры современного капитализма. Пудун затмил старые колониальные здания набережной Вайтань, выходящие фасадами на реку Хуанпу. До 1980-х годов эти здания – линия фасадов в стиле неоклассики и ар-деко, возведенных преобладавшими в экономике Шанхая иностранными государствами в 1930-х годах, – оставались наиболее впечатляющими конструкциями Шанхая. Пудун (усыпанный зданиями, которые по очереди должны были носить титул самых высоких зданий в мире), казалось, был спроектирован специально для того, чтобы унизить набережную Вайтань – саму по себе являющуюся символом унижения Китая до 1949 года [21] .
Пудун был всего лишь началом голода, который испытывал Китай в отношении статусной архитектуры. С конца 1990-х Пекин тоже пестрил новыми конструкциями, как правило, спроектированными иностранцами. Начало всему в городе положил Национальный театр по проекту Поля Андрё, заказанный в 1999 году тогдашним президентом Цзянь Цзэминем: купол из стекла и титана над Запретным городом был прозван пекинцами (явно не от горячей любви) "яйцом инопланетянина" и (явно от еще менее горячей любви) "гигантской какашкой". По словам одного из ведущих китайских планировщиков проекта, он "сломал стереотипы и стал предтечей еще более авангардных архитектурных проектов будущего" [22] . Успех заявки 2001 года на проведение Олимпийских игр в Пекине ускорил архитектурную реконструкцию города. Олимпийский парк как раз позади четвертого кольца дороги был выбран местом для воплощения архитектурных экспериментов в жизнь: Национальный стадион в форме птичьего гнезда, напоминающий бамбуковую коробку баскетбольный центр с алюминиевым покрытием, бассейн, полупрозрачные фасады которого схожи с пузырящимся водным кубом. Такая архитектурная экстравагантность сыграла решающую роль в ребрендинге Китая как прогрессивной, космополитической и в первую очередь современной страны. Она стала основным источником "мягкой силы" коммунистического правительства Китая. В эпоху, когда большинство официальных культурных кампаний Китая Запад встречает с недоверием (вспомните об усиливающемся беспокойстве Европы и Америки в отношении финансируемых КНР конфуцианских институтов либо об инвестициях Китая в африканские страны), новая архитектура Китая в целом находит в мире благосклонный отклик. Китай, согласно этому архитектурному посланию, более не является пристанищем грубого, стреноженного социализма, теперь там появились новые идеи. Проектировщики Национального стадиона Жак Херцог и Пьер де Мерон выразили надежду, что их детище "вероятно, станет для Пекина тем же, чем Эйфелева башня… стала для Парижа" [23] .
Стремление Китая стать архитектурным локомотивом превратило его территории в непаханое поле, где архитектурные звезды могут реализовать свои утопические идеи, отвергнутые в Европе и Америке. Китай любит звездных архитекторов по ряду технических и психологических причин. Вплоть до недавнего времени китайские чиновники были искренне обеспокоены тем, что им недостает "зрелищной" архитектуры. "В Китае архитектора расценивают не только как культурную фигуру, но и как технического сотрудника, – мягко заявляет Бен ван Беркель, в настоящее время занимающийся строительством футбольного стадиона (в форме "традиционного китайского бамбукового сооружения для футбола") на севере Китая и нового города на юго-востоке. – Вы являетесь консультантом по культурным проблемам, у вас широкое поле для творчества. Свобода творчества – это прекрасно. Сегодня архитектору очень сложно работать в Амстердаме или Париже. Там столько регламентов. В Амстердаме нет ни одного яркого здания, спроектированного высокопрофессиональным архитектором" [24] . "Люди, живущие в Китае… часто открыты новым идеям", – замечает Рем Колхас, который до заказа на проектирование здания Центрального китайского телевидения боролся за получение заказов в Европе и США" [25] . "В Европе вы встречаетесь с представителем заказчика, а не с самим заказчиком непосредственно, – добавляет директор азиатского филиала архитектурного бюро OMA Дэвид Джаноттен. – А в Китае мы часто напрямую общаемся с руководством Центрального телевидения… Как заказчик оно знает, чего хочет, но не знает, как это сделать. Здесь уже экспертами выступаем мы" [26] . "[В Китае] каждый находит поддержку для реализации самых дурацких и экстравагантных проектов, – признает Жак Херцог. – Там нет четких границ между хорошим и плохим вкусом, между минимализмом и экспрессивностью. Пекинский стадион доказывает, что их ничто не может удивить" [27] . Оле Шерен согласился с тем, что башни Центрального китайского телевидения могли быть построены только в Китае, в любой другой стране мира строительные нормы поставили бы на проекте крест. Однако не все столь позитивно смотрят на происходящее: один китайский академик посетовал на то, что его страна "превратилась в лабораторию для иностранных архитекторов" [28] .