Риск как фактор стратегии
Понятие кризиса аналитичности связано с социальной катастрофой, известной как Первая Мировая война. Суть его заключена в невозможности достигнуть позитивного стратегического результата в условиях, когда обе стороны последовательно используют одинаковую модель войны.
Многолетний и кровавый «позиционный тупик» показал ограниченность того направления стратегической мысли, которое европейцы развивали уже несколько столетий и называли классическим. Постепенное наращивание контроля за боевыми столкновениями превратило военное искусство в строгую науку, едва ли не в раздел геометрии или инженерного дела. Планирование войны поднялось – при Мольтке-старшем и Шлиффене – до стадии математического расчета и неожиданно оказалось тупиковой ветвью развития [129] .
Неравномерное развитие общества и его подсистем не столь опасно для цивилизации, как это может показаться. Фактически европейская культура была построена на формальном использовании традиционных системных кризисов. Однако позиционный тупик Западного фронта оказался для социума крайне неприятной неожиданностью. Совпав по времени с первой общемировой войной, то есть – с конфликтом, затронувшим все государства и большую часть социально активного населения планеты, кризис аналитичности вышел за пределы искусства стратегии и приобрел всеобщий характер.
Поражение Германии предопределило консервацию проблемы. Неизвестно, имели ли германские политики и генералы свой вариант решения; теперь мы уже вряд ли об этом узнаем.
Союзники во всяком случае не смогли придумать разумный выход, в результате кризис из разряда новых вопросов перешел в категорию вечных проблем.
Конечно, страны Антанты, особенно их военные лидеры, понимали суть происходящего. Вот почему в межвоенные годы регулярно появлялись поистине фантастические прожекты, касающиеся реорганизации армии, военного дела, государства в целом. Самым необычным из них (с позиции человека начала века) должен был показаться пакт Келлога—Бриана о юридическом запрещении войны как орудия мировой политики. Да, конечно, Европа устала от непрерывной четырехлетней бойни. Жертвы, которые все народы принесли на ее алтарь, были не просто тяжелы, но и бессмысленны. Чуть ли не две трети всех военных расходов составили пустые затраты на выпущенные в воздух артиллерийские снаряды… Пацифизм как направление общественной мысли именно после Первой Мировой войны стал политической силой.
Но мир все еще оставался многополюсным. Англия, США, Япония, Франция и Италия считались Великими державами. Германия и Россия в качестве таковых не признавались, но смогли стать ими де-факто. Неизбежные в сложном мире конфликты с обязательностью часового механизма приводили к использованию силы. В двадцатые годы «релаксационные» [130] и окраинные войны стали печальной традицией. Война Чако [131] весьма показательна.
Конечное, предлагаемое ненасильственное решение казалось (и до сих пор кажется любому разумному человеку) наиболее приемлемым. Но оно так и остается фантастикой. Возможно, необходимым условием для подобного развития человечества является создание единой всепланетной Империи (но даже и это условие недостаточно).
Итак, кардинальное разрешение противоречия (устранить саму систему, охваченную кризисом аналитичности, пагубным для социума – войну) оказалось неосуществимым, а пакт Келлога-Бриана стал не более чем дипломатической экзотикой. А значит, проблему всякий военачальник должен был решать сам – по мере собственных возможностей.
Подчеркнем еще раз содержание проблемы. Благодаря высокой информационной связности мира начала XX столетия уровень развития военной науки оказался в различных странах сравнимым.