Сохранились известия о вопиющих нарушениях Иваном Грозным церемониала посольских аудиенций. И. Гофман сообщает, что царь, разгневавшись в 1557 году на ливонских послов, в приступе бешенства рвал на себе одежду. В другой раз, недовольный поведением польской миссии Я. Скратошича, Грозный призвал в приемную палату шута ("блазна") и велел ему передразнивать изысканные поклоны польских шляхтичей. Шут, по-видимому, со своей задачей справился недостаточно успешно, потому что царь сошел с престола и сам стал ему кланяться, показывая, как это нужно делать. На этой же аудиенции Грозный приказал зарубить коня, приведенного в подарок послами, затем взял снятую с него сбрую и "насмевался" над гусарским конским убранством. Подобные инциденты были вызваны необузданным темпераментом и психической неуравновешенностью царя: в беседах с иностранными дипломатами он часто приходил в возбуждение и даже, как подметил литовский посол Л. Буховецкий, повторял сказанное "по дву крот" (дважды). Припадки неукротимой ярости, которым царь был подвержен в зрелые годы, держали придворных в постоянном страхе. Но на приеме ханского "кильчея" все обстояло совершенно иначе. Здесь и речи быть не может о каком-то внезапном взрыве гнева; наряд царя, царевича и бояр был продуман заранее.
Итак, если сообщение Филона Кмиты дополнить свидетельством "Пискаревского летописца", на приеме крымского посла Иван Грозный вместо "золотного" платья надел рваный сермяжный армяк, вместо "саженой" шубы - тулуп из овчины, а украшенную драгоценными камнями царскую шапку заменил бараньим "шлыком" (по В. И. Далю, "шлык" - "плохая, измятая", даже "шутовская" шапка). Позолоченные топорики-чеканы государевых рынд также были заменены обычным топором. Иными словами, это не нарушение церемониала, а своеобразное его пародирование, тот же церемониал, только с изнанки.
Для Ивана Грозного, любившего театральные эффекты в политике и в быту, одежда всегда имела особое значение. По словам голландца И. Массы, когда царь надевал красное платье, он проливал кровь подданных, когда черное, тогда людей убивали без пролития крови - топили и вешали; когда белое, то всюду веселились, "но не так, как подобает честным христианам". Грозный славился пристрастием ко всякого рода переодеваниям, шутовским выходкам, часто жестоким и зловещим. Конюшего И. П. Челяднина, обвиненного в заговоре, по приказу царя одели в царское облачение и посадили на трон; сам Грозный издевательски преклонил перед ним колени, затем Челяднина убили, труп вытащили из дворца и бросили в навозную кучу. Князь А. М. Курбский упрекал царя за то, что тот, нацепив маску-личину, пляшет на пирах со своими "кромешниками" (слово "опричь" Курбский заменил другим, имеющим то же значение, - "кроме", и под его пером опричники превратились в "кромешников", что вызывает прямую ассоциацию с адской тьмой кромешной, напоминая одновременно о черных кафтанах опричного воинства, - слова здесь тоже как бы надевают маски). Казнь князя Михаила Репнина молва упорно связывала с его отказом надеть скоморошью "машкару". Казалось бы, в ряду подобных эпизодов легко находит свое место и аудиенция, данная "кильчею" Девлету. Но события, ей предшествовавшие, убеждают в другом: царский маскарад имел иной смысл, не был просто одной из пародийных выходок Грозного.
Менее чем за месяц до этой аудиенции, во второй половине мая 1571 года, Девлет-Гирей, нарушив договор, совершил внезапный опустошительный набег на русские земли. По древнему обычаю ордынские и перекопские владыки, выступая в поход на Москву, предупреждали об этом великих князей, но на сей раз хан обошелся без предупреждения. 40-тысячная Крымская Орда, поддержанная ногайцами и черкесами, переправившись через Оку, легко рассеяла опричные отряды, которые не выдержали удара и разбежались, а земская армия начала отступать к столице. В этой ситуации Грозный покинул войско и бежал на север, дорогой скрываясь в лесах, где, как пишет Курбский, "вмале гладом не погиб". Не встречая серьезного сопротивления, Девлет-Гирей дошел до Москвы и поджег предместья. Дул ураганный ветер, огонь мгновенно охватил город. По преданию, пожар был настолько силен, что продолжался всего три часа: от страшного жара на звонницах плавились колокола и стекали в землю, оседали каменные церкви, погребая под собой укрывшихся в подвалах людей. Царь в это время находился в Александровой слободе, "болший" воевода князь И. Д. Бельский задохнулся в дыму в погребе собственного дома, куда зашел, чтобы спасти семью; па улицах пылающей столицы началась паника. Население и войска устремились в Китай-город и Кремль, под защиту каменных стен. Множество горожан погибло в давке у крепостных ворот и на прилегающих улицах, еще больше - в огне и дыму. Со скорбной простотой сообщает летописец, что Москва-река "мертвых не пронесла" - вероятно, из-за бревен и обломков, запрудивших течение у рухнувшего в воду моста, и позднее специальные нарочные были отправлены "пропроваживати на низ рекою мертвых", ибо хоронить их было некому - родственников не оставалось, гибли целыми семьями. Девлет-Гирей даже не сумел воспользоваться плодами своей победы - дотла спаленный город ограбить было невозможно; через день хан ушел из Москвы на юг, в сторону Рязани.
Столица долго не могла оправиться от этих разрушений. В 1576 году на предполагавшийся вопрос польских послов о причинах малолюдства московских посадов приставы должны были отвечать, будто царь приказал "за городом посадом не быти, и хоромы ставити велел малые". Но это был последний успех крымцев, во всяком случае - успех такого масштаба. Когда следующим летом Девлет-Гирей попытался повторить набег, он был встречен князем М. И. Воротынским на реке Молодь близ Серпухова и наголову разгромлен в трехдневном сражении; в плен попал крупнейший крымский военачальник Дивей-мурза. Однако в июне 1571 года царь был потрясен случившимся. По некоторым известиям, он даже отправился в Кирилло-Белозерский монастырь, в монахи которого некогда хотел постричься. В течение нескольких недель после катастрофы Грозный не решался вернуться в сожженную столицу, хотя последнее время находился совсем неподалеку, в Александровой слободе. Казалось, оживают худшие времена ордынского владычества.
И пребывание в Москве "кильчея" Девлета ознаменовалось "полным набором" церемониальных унижений, которым была подвергнута "честь" государя. В своей грамоте, отправленной в Крым, Грозный поставил на первое место имя и титул хана, передал ему челобитье, а не поклон; в этой грамоте он даже не употребил собственный царский титул, ограничившись великокняжеским, что вообще в его дипломатической переписке было единственным случаем такого рода. Явившись в приемную палату, надменный ханский посланец, сознавая исключительный характер своей миссии, позволил себе не поклониться Грозному (в посольской книге отсутствует стереотипная формула о том, что "посол государю челом ударил"). Это случай тоже совершенно уникальный, и вряд ли стоит объяснять два столь важных пропуска забывчивостью подьячего: нечаянно сделать подряд две такие ошибки, грозившие ему серьезными неприятностями, он, разумеется, не мог. И, конечно, посланец Девлет-Гирея "посолство правил" не стоя, а "присев на колени" (сидел на ковре напротив царского престола). Не вставал он, надо полагать, и "к государским имянам".
Словом, посольская книга, описывающая приезд и прием "кильчея" Девлета, достаточно откровенна, однако в ней ничего не говорится о мужицких армяках, шубах и шапках царя и бояр. Хотя о "золотном" платье также не сообщается. Подьячий коротко записал, что "царь и великий князь сидел в обычней платье, а бояре и дворяне были не в наряде". Не упоминается, кстати, в посольской книге и о присутствии на этой аудиенции царевича Ивана Ивановича.
Сразу следует оговориться: под "обычним" платьем царя подразумевался не тот костюм, который обычно был принят на торжественных аудиенциях, а повседневный. Конечно, и повседневный царский наряд шился далеко не из сермяги и овчины, тем не менее на этот раз Грозный и бояре были одеты до странности просто, что еще годилось на приеме ординарного гонца, но никак не Девлета, который был облечен чрезвычайными полномочиями и выполнял ответственнейшее поручение хана. Заметим, что Девлет - ханский "кильчей", но в то же время посольская книга называет его не иначе, как "гонцом", хотя тот от имени своего повелителя передал царю подарок и "речи говорил", чего обычные гонцы не делали. В чем тут дело?
В Москве всегда отлично знали чины и звания прибывавших крымских, польско-литовских и шведских дипломатов - заранее наводили справки, чтобы определить меру "чести". По-видимому, хан с целью унизить Грозного, приравнять побежденного русского государя к "даньщику" намеренно направил к нему человека низкого происхождения, которого в Москве никак не могли признать послом. Таким образом, одежда царя и бояр соответствовала дипломатическому рангу, определенному для ханского посланца согласно его званию: "болшего" царского наряда тот был не достоин. Показательно, что в XVII в. русские государи появлялись "во одеянии повсядневном" перед всеми представителями крымских ханов, оказывая им тем самым меньшую "честь" по сравнению с представителями других монархов.