С 70-х годов XVI в. на пути следования посольского поезда начали выстраивать стрельцов. Вначале им надлежало стоять непосредственно у дворца, а с 80-х годов - и вдоль городских улиц. Длина стрелецкого строя могла быть различной. Для гонцов стрельцы выстраивались только возле дворцовых лестниц, для посланников - по Красной площади, а также внутри кремлевских стен; при проезде послов "великих" стрелецкие шеренги порой тянулись от подворья до царской резиденции. В руках стрельцы держали "ручницы" (пищали), но иногда стояли и без оружия (например, в течение всего 1594 г. во время траура по царевне Федосье, рано умершей дочери Федора Ивановича). Некоторые иностранные дипломаты писали, что стрельцы отдавали им честь оружием. А Т. Смит, английский посол, приехавший в Москву в те дни, когда на столицу наступали войска Лжедмитрия I, утверждал, будто настоящие стрельцы отправились воевать с самозванцем и при проезде английского посольства на улицах стояли обыватели, наряженные в стрелецкое платье.
Курьеры ("гончики"), сновавшие между царскими покоями и посольским поездом, который двигался к Кремлю, следили за скоростью движения, приказывали приставам то поторопиться, если во дворце все было готово к началу аудиенции, то ехать потише, если там возникали какие-нибудь непредвиденные осложнения. Но вообще посольское шествие было чрезвычайно медленным. Часто впереди пешком шли свитские дворяне с бархатными подушками - на них были разложены и выставлены на всеобщее обозрение грамоты и подарки. Все это придавало шествию церемонную величавость.
Следование во дворец крымских и ногайских послов обставлялось несравненно проще. Для них не выстраивали стрельцов, русский эскорт был малочисленнее, входили в него лица менее знатные, и зрителей собиралось меньше. В XVII в. ханских посланцев вели во дворец даже пешком, что было обусловлено не только относительно слабой заботой русских государей о своем престиже в Крыму, но и воспоминаниями о послах Золотой и Большой Орды - воспоминаниями, заставлявшими намеренно подчеркивать изменившееся соотношение сил между Русью и Ордой.
У государева порога
Восточная дипломатическая практика знала некоторые унизительные для послов-христиан правила следования на аудиенцию. В Персии, например, в воротах шахского дворца на "гяуров" одевали особые туфли, чтобы те не осквернили землю своей обувью. Их путь по двору иногда тут же вслед за ними перекапывали, а иногда посыпали песком, и обратно послы должны были идти строго по той же песчаной дорожке, не сходя с нее ни на дюйм. Ничего подобного в русском посольском обычае не было. При следовании на аудиенцию действовало лишь одно незыблемое правило: послы должны были спешиться в Кремле, не доезжая дворцовых лестниц. Такие же нормы существовали и в частном быту русского общества XVI–XVII вв. - подъехать верхом прямо к крыльцу значило проявить неуважение к хозяину.
Чем больше было расстояние, которое дипломат проезжал в седле или в санях от кремлевских ворот по направлению к царским палатам, тем "честнее" для него. Поэтому гонцы спешивались раньше, чем посланники и послы, а свита - раньше, чем члены посольства. Последним сходил с коня глава миссии. Одновременно с ним спешивался "болший" пристав, а остальные приставы - вместе со свитскими дворянами. С конца XVI в. спешивание в Кремле было принято у здания Казенной палаты. Имперские послы спешивались обычно у ее "середнего быка" (контрфорса), посланники - "у второго окна", гонцы - "у первого быка". Польско-литовские дипломаты пользовались правом более близкого подъезда, чем представители других держав. Они тоже сходили на деревянные мостки, тянувшиеся вдоль здания Казенной палаты к паперти Благовещенского собора, но уже не "у середнего быка", а "у последнего окна"; послам "великим" разрешалось прямо с седла ступать на подъездной помост лестницы, которая вела на паперть Благовещенского собора.
В русско-литовской дипломатической практике значение церемониала было особенно велико, ибо каждая сторона прекрасно знала все представления другой относительно "чести" и "безчестья". И в середине XVI в., когда Сигизмунд I Август не признал царского титула Грозного, королевских посланцев часто заставляли спешиваться дальше от дворца, чем это было принято в первой половине столетия. В отчете литовского посольства 1556 года говорится: "И когды есмо на замок (в Кремль. - Л. Ю.) приехали, не дали конным к столбе (лестнице. - Л. Ю.) приехати, яко бы могло быть о десять сажень до столбы, але почалися мешати и бити служебников некоторых и возниц батогами". Завязалась потасовка, из которой, если верить отчету, послы вышли победителями: их "служебники", оттеснив русских, руками сумели дотянуть сани, где сидели представители короля, до самых ступеней Благовещенской паперти. "Праве (почти. - Л. Ю.) на ступень поставили", - хвалились послы. Бывали и другие случаи, когда литовские дипломаты "сильно" пытались пробиться на конях к дворцовым лестницам.
Более далекое место спешивания могло быть и репрессивной мерой по отношению к послам, которые по той или иной причине вызвали недовольство государя. В 1570 году посольство Я. Скратошина отказалось по приглашению приставов немедленно ехать на аудиенцию, после чего были высланы стрельцы, чтобы не допустить послов к Благовещенской паперти и заставить их спешиться возле Архангельского собора, где в те годы обычно сходили с коней литовские гонцы, а также послы датского и шведского королей, которых Иван Грозный не признавал "братьями". Правда, сами литовские дипломаты, вернувшись на родину, утверждали, что против них были высланы не стрельцы, а царские "опричинцы" с кнутами. Как бы то ни было, но инцидент получил широкую огласку, последовали жалобы, и позднее русские послы в Вильно объясняли нарушение традиции таким образом: "То послом учинилось от своей гордости, не от царского величества".
Во дворец послы входили двумя путями: первый, более длинный, вел по лестнице "у Благовещенья" на соборную паперть и далее - к переходам у Красного крыльца; второй, короткий, - по Средней лестнице сразу на Красное крыльцо. Первым путем шли представители христианских государей, вторым - мусульмане: "бусурманским" дипломатам негоже было проходить соборной папертью. Но правило это окончательно установилось лишь во второй четверти XVI в. При Василии III и крымские, и турецкие посольства часто следовали в великокняжеские палаты по Благовещенской лестнице. Для Ивана Грозного шествие (тем более торжественное) мусульман по паперти "у Благовещенья" было неприемлемо, но в начале столетия отношение к исламу на Руси было существенно иным: в некоторых своих грамотах, отправленных в Крым, Иван III даже дату помечал не от сотворения мира, а по хиджре. Четкое разграничение пути следования во дворец мусульманских и христианских дипломатов (публичного следования!) было вызвано ростом национального самосознания, которое в русском, как и во всяком другом феодальном обществе, принимало религиозные формы. В 1432 году, например, ордынский посол царевич Мансур-Улан "садил на великое княженье у Пречистые (в старом Успенском соборе. - Л. Ю.), у Золотых ворот" московского князя Василия Васильевича. Но иго было сброшено, миновали времена, когда посланцы ордынских владык входили в кремлевские соборы, и показательно, что церемониальными средствами разграничивались не православие и католицизм, а именно христианство и ислам.
Впрочем, были и другие мотивы. Датчанин А. Гильденлеве, побывавший в Москве в середине XVII в., считал, что Благовещенская лестница по иной причине используется для приема христианских послов: они таким образом идут "в обход справа налево, а потом по другой лестнице опять направо для более продолжительной и торжественной пышности". По Средней же лестнице, имевшей всего девять ступеней (возможно, это связано с монголо-тюркской числовой символикой), проводят, как писал Гильденлеве, лишь "язычников и турок", чтобы "показать им, собакам, кратчайший путь". В рассуждениях наблюдательного датчанина, несомненно, есть зерно истины.