Особенно большую роль играло место встречи в русско-литовской дипломатической практике, ибо связи были интенсивными и каждая норма посольского обычая покоилась па значительном числе прецедентов. Это место было строго определено для дипломатов всех рангов, и перенесение его отражало изменение политической ситуации в отношениях между Москвой и Вильно. Послов и посланников встречали возле села Дорогомилово, на противоположном от города берегу Москвы-реки, а гонцов - у переправы, на городском берегу. Но в 1553 году здесь же было встречено и посольство С. Довойно. Причем в Посольском приказе заранее предвидели возмущение послов, которое и последовало: "Почему встреча не по старине?". Иными словами, это была не случайность, не забвение традиции, а намеренное отступление от нее. Послам оказывалась меньшая "честь", поскольку в это время Сигизмунд II отказался признать за Иваном Грозным право на царский титул. На этом же месте встречали и все литовские посольства, прибывавшие в Москву во время военных действий, до заключения перемирия. Если для послов и посланников политическая ситуация могла приближать место встречи к городу, то для гонцов она выражалась порой в отсутствии торжественной встречи вообще. Так, из-за "безчестья", которому в 1567 году подвергался в Вильно гонец полоцкого воеводы (за четыре года перед тем Полоцк был взят русскими войсками), литовскому гонцу В. Загоровскому встречу перед Москвой не устраивали вовсе. Так же часто поступали с польско-литовскими гонцами и в годы войны.
Назначенные для встречи русские официальные лица (их титулы и звания по возможности точно соответствовали титулам и званиям послов) прибывали в указанное место в сопровождении детей боярских, дворян, жильцов и пр. Число их зависело не только от ранга и значения посольства, но и от расположения к нему государя. Не случайно в 1575 году, когда Иван Грозный стал претендовать на польский престол и для этого стремился заручиться поддержкой Максимилиана II, имперское посольство И. Кобенцеля и Д. фон Бухау было встречено пятью сотнями человек, что почти в 20 раз превосходило численность посольской свиты. В то же время для встречи других имперских дипломатов, приезжавших с большим количеством свиты, прибывало обычно до 200 человек.
В общих чертах церемониал встречи был одинаков во всех европейских странах. Посольский поезд, возглавлявшийся "болшим" послом, и процессия "встречников" медленно двигались навстречу друг другу, съезжаясь в условленном месте. Затем свита выстраивалась по обе стороны от послов и от главных русских участников церемонии, и все должны были спешиться. Русские требовали, чтобы первыми сошли с лошадей послы, которые, в свою очередь, настойчиво добивались обратной последовательности. Начинались долгие пререкания, в результате стороны соглашались спешиться одновременно. При этом и русские, и иностранцы слезали с седел крайне медленно, стараясь хотя бы на долю секунды позднее соперников коснуться сапогами земли. Возможны были и различные уловки, в искусности которых западноевропейские дипломаты не уступали московским. С. Герберштейн, например, весьма гордился проявленной ловкостью: сделав вид, будто слезает с коня, он вновь быстро забрался в седло, когда "встречники" уже стояли на земле. Подобные ухищрения были вызваны опасением умалить "честь" своего государя, равно свойственным обеим сторонам.
Затем послы с непокрытыми головами должны были выслушать церемониальное царское приветствие, переданное через старшего "встречника". К началу XVII в. текст его, прежде краткий, сильно разросся в связи с общим усложнением этикета и часто уже не произносился, а зачитывался. По ироническому замечанию Т. Смита, боярин В. И. Масальский, встречавший его перед посадом, "словно великовозрастный ученик, которому стыдно заучивать наизусть, прямо с бумаги прочитал свое поручение".
Шведским послам - единственным из всех - приветствие передавалось не от лица государя, а от имени "приказных людей". Казалось бы, аналогичным образом должны были поступать и с послами датскими или грузинскими, чьих повелителей русские государи тоже не признавали "братьями". Но эта норма, как и другие подобные (более близкое к городу место встречи и т. д.), применялась лишь в отношениях со Швецией, Она была обусловлена не только идейными соображениями (неравенством российского и шведского монархов), но и реальной политической ситуацией (соперничеством в Прибалтике). Приветствие от имени "приказных людей", обращенное к королевским послам, в специфической форме выражало отношение русских дипломатов к политике Швеции.
Послам восточным, прежде всего крымским и ногайским, прямо к месту встречи присылались от царя дорогие шубы. В любое время года послы тут же надевали их. В русской дипломатической лексике существовал даже особый термин - "встречное жалованье". В отличие от предоставлявшихся западным дипломатам лошадей, эти шубы переходили в полную собственность ханских посланцев и назад в казну не отбирались. Но в какой-то степени эти нормы имеют под собой общую основу: в них публично проявлялись богатство и щедрость государя. Кроме того, крымские послы, ехавшие по улицам Москвы в пожалованных шубах, служили "чести" царя: на Руси одежду мог дарить лишь старший младшему, подчиненному или подданному, и поэтому русским дипломатам за границей строжайше запрещалось показываться на людях в подаренном им чужеземном платье.
После взаимопредставления и произнесения стереотипных церемониальных формул все вновь садились на коней и процессия чинно следовала в город, на указанное подворье. Дьяки Разрядного приказа, в чьи обязанности входил контроль за соблюдением местнических норм, устраивали всех "по местам", в зависимости от рода и звания, следили, чтобы послам никто не переезжал дороги и "задору им не чинил", поскольку на улицах толпились любопытные москвичи, причем полюбоваться зрелищем посольского шествия многие выезжали верхом.
По традиции приставы и "встречники" должны были ехать с послами в ряд, справа от них. Правая сторона считалась более почетной (у мусульман - левая), и если послам такой порядок не нравился, а обычно так и случалось, то русские располагались от них по обе стороны: старший "встречник" ехал справа, остальные - слева (при сопровождении посольств мусульманских - наоборот).
С. Герберштейн писал, что на Руси много трубачей и, когда они трубят все вместе, образуются "чудные и необыкновенные созвучия". Однако трубачам посольской свиты не разрешалось трубить при въезде в столицу. Считалось, что в мирных миссиях это было ни к чему. Когда трубачи польского посольства в 1570 году, "едучи посадом, в трубы трубили, чего изстари у прежних послов не бывало", это вызвало недовольство, тем более что порядок въезда оговаривался заранее и поляки нарушили его умышленно, дабы въехать в Москву как победители. Позднее русские дипломаты говорили в Кракове, что королевские послы въезжали под звуки труб, "кабы после некоторого побою".
Древнерусский книжник, описывая прибытие послов к вавилонскому царю Навуходоносору, сообщал: "А как близ врат градных приидут, и тогда триста кузнецов начнут в мехи дути, разжегши уголье, и тогда дым и искры". Кузнецы в Москве послов не встречали. Зато во второй половине XVI в. их неизменно старались провезти мимо нового Пушечного двора - видимо, для того, чтобы продемонстрировать мощь государства. С той же целью с начала XVII в., когда были воздвигнуты стены Белого города, маршрут следования посольского поезда на подворье, удлиняясь, частично пролегал вдоль этих стен.
В целом въезд иностранных послов в Москву был своего рода прологом к дальнейшим сценам церемониального спектакля, которые разыгрывались уже через несколько дней, при следовании во дворец и в самом дворце.
Глава IV. В МОСКВЕ: ГОСТИ ИЛИ ПЛЕННИКИ?
За высокими тынами
В 1570 году уже упоминавшееся шведское посольство П. Юстена после возвращения из ссылки было размещено в Москве "на Нагайском дворе", то есть на подворье, специально предназначенном для ногайских дипломатов и купцов. Последним никогда не оказывали больших почестей, об их удобствах заботились мало, и, надо полагать, подворье это было достаточно бедным. Европейские посольства в столице не размещали на татарских подворьях. Случай со шведами - единственный и стоит в одном ряду с прочими унижениями, которым разгневанный царь подверг посольство своего врага - шведского короля Юхана III.
Предоставление подворья входило в систему полного государственного обеспечения послов и свиты всем необходимым. Система эта сложилась именно в Москве; в Новгороде и Пскове времен их самостоятельности немецкие и скандинавские послы жили в домах своих соотечественников-купцов и содержания от городской казны не получали. В Москве подворье назначали власти, возможности выбора у послов не было. Лишь Дж. Боусу, с которым царь связывал далеко идущие планы, в нарушение обычая приставы предложили самому выбирать между отведенным подворьем и двором английской Московской компании.