Русские поминки в Крым уже не по составу, а по выполняемым ими функциям делились на несколько разновидностей. Были поминки "явные", подносимые непосредственно на аудиенции, открыто, и "тайные" - их посол должен был вручить лишь в случае определенных уступок со стороны хана или какого-то другого лица, а до этого держал в секрете. "Здоровалные" поминки вручались в связи с каким-нибудь торжественным событием (например, со вступлением на престол нового хана). "Запросные" поминки посылались по особому заказу хана или его родственников и вельмож (когда-то "по запросы" приходили в русские княжества золотоордынские "кильчеи"). Наконец, поминки "девятные", или "девяти", предназначались только самому хану и наиболее влиятельным мурзам из его окружения. Для включения в их число нового лица требовалось ходатайство хана перед великим князем.
На Востоке издавна существовал обычай поднесения даров в количестве, кратном девяти (у мусульман 9 - счастливое число). Итальянец И. Барбаро, в конце XV в. побывавший в ногайских степях, такие подарки называл "новеннами" (итал. nove - девять). Русские государи посылали подобные поминки исключительно в Крым и ни в одно другое мусульманское государство. Когда в 1614 году русские послы по собственной инициативе поднесли ургенчскому хану поминки "в девяти статьях", в Москве было устроено строгое разбирательство этого дела: выясняли, почему послы "столко поминков давали, кабы пошлину платили". Прозвучало страшное для русских дипломатов слово "пошлина" (дань). И прозвучало не случайно. Возможно, "девяти", состоявшие только из мехов и шуб, в какой-то степени символизировали неравноправное положение Москвы и Крыма, истолковывались ханами как "пошлина", "выход" (этим старинным словом, обозначающим дань, в Крыму часто называли русские поминки). Во всяком случае, к концу XVI в., когда окончательно изменилось соотношение сил между Москвой и Бахчисараем, упоминания о "девятных" поминках навсегда исчезают со страниц крымских посольских книг.
Из-за качества и количества привозимых даров русские послы в Крыму подвергались бесконечным издевательствам и оскорблениям. Один из ханских вельмож говорил, например, В. Г. Морозову, что просил "пансыря доброго", а великий князь прислал ему "соломяной пансырь". Царевич Богатырь, жалуясь другому русскому послу - И. Г. Мамонову, негодовал: "Что мне великий князь послал, хотя то яз стану жевати, да на люди свои плевати, ино и тут моим людем никому ничего не достанетца!". Мамонова заперли на дворе, не давали ему продовольствия, обвиняя в том, что он часть подарков утаил или присвоил себе. Чтобы отвести от послов такие обвинения, с ними стали посылать специальные "поминочные росписи", служившие подтверждением правильного распределения даров согласно воле государя. Но и наличие подобных документов, указывавших, "кому какой поминок дати", не всегда помогало. От Мамонова даже требовали клятвы, что он ничьих имен из списка "не вырезал и не загладил".
Глава III. ПО ДОРОГАМ И УЛИЦАМ
Шатры на границе
В посольском обычае XV–XVII вв., гораздо более жестком и прямолинейном, чем современный дипломатический протокол, огромное значение придавалось вопросу о порядке обмена визитами, о последовательности отправления своих посольств и приема иностранных. Здесь равновесие должно было быть незыблемым, и стороны зорко следили, чтобы дипломатический маятник раскачивался с одинаковой амплитудой.
Когда отношения между двумя государствами на какой-то период прерывались и возникала обоюдная необходимость их возобновить, почетнее считалось вначале принять иностранных послов, а потом уж отправить ответную миссию. В контактах с монархами, которых русские государи не признавали "братьями", такой порядок был не просто "честным", но и обязательным. При постоянных отношениях с равными партнерами соблюдалась очередность - два раза подряд русские дипломаты высокого ранга к одному и тому же государю отправиться не могли. Лишь гонцы, зондируя почву для обмена "великими" посольствами, посылались часто. Только в единственном случае послы могли отправиться первыми без ущерба для "чести" монарха - когда на престол вступал новый правитель. По традиции об этом событии извещались все государства, с которыми поддерживались дипломатические отношения, и очередность тут во внимание не принималась.
При Иване Грозном бояре, ссылаясь на прецеденты, утверждали, что обычай, согласно которому вначале прибывают литовские дипломаты в Москву, а затем русские - в Вильно, имеет двухвековую историю - "почен (начат. - Л. Ю.) от великого государя, великого князя Дмитрия Донского и от Олгерда короля". Отправить посольство первому означало встать в положение просителя.
Это особенно учитывалось во время переговоров о заключении мира, когда сторона, первой направлявшая послов к врагу, как бы признавала себя побежденной. Лишь во время тяжелых поражений последнего периода Ливонской войны Иван Грозный должен был посылать к Баторию своих полномочных представителей, не дожидаясь ответных польских миссий. Снаряжая очередное посольство, царь с горечью писал королю: "И мы, перед богом и перед тобой смирялся, послом своим к тебе велели идти". Многое стоит за этими словами. Воистину, отчаянным было положение государства, если "земной бог", всегда презиравший польского короля-выскочку, ставивший в упрек Баторию и низкое происхождение, и ограниченность его власти, тем не менее был вынужден, "смирялся", первым отправить к нему своих послов.
Если никто не шел на уступки и невозможно было прийти к соглашению о порядке обмена дипломатическими миссиями, то устраивались посольские съезды на границе двух государств, чтобы не пострадала "честь" ни одного из монархов. После русско-шведской дипломатической "войны" 1568–1574 годов (настоящие военные действия в это время велись в Карелии, но довольно вяло) стороны тоже в итоге договорились о посольском съезде. Такие съезды практиковались только в отношениях с государствами, имевшими общие границы с Россией, - Швецией и Речью Посполитой, очень редко - с Крымом. В 1561 году русская дипломатия поднимала вопрос о съезде на границе не послов, а самих государей - Ивана Грозного и Сигизмунда II Августа. Уже велись переговоры о церемониале высочайшей встречи, о составе и размещении свиты обоих монархов, о взаимных угощениях, но встреча эта в конце концов так и не состоялась из-за начала военных действий.
И без того многочисленные делегации, выезжавшие на посольские съезды, сопровождала сильная охрана: стрельцы, отряды татарской конницы или нерегулярного дворянского ополчения. Накануне русско-шведского съезда в 1575 году послам дополнительно предписывалось для вящей безопасности набрать из местных жителей "латышей двести человек". В XVII в. с делегациями, как и с идущими на войну войсками, посылались наиболее почитаемые иконы в драгоценных окладах - "образа древнего писания, обложены золотом и серебром, с жемчюги и з каменьями". Эти священные реликвии не должны были покидать территорию России. С миссиями, следовавшими не на порубежные съезды, а за границу, столь дорогие и известные иконы не отправляли: там послы не могли гарантировать их сохранность. Сам царь с митрополитом, бояре, придворные чины, дворяне, московское духовенство вместе с толпами простого народа пешком и с пением молебнов торжественно провожали посылавшиеся иконы за городской посад. Возможно, такой обычай существовал и в XVI в., во времена Ивана Грозного и его ближайших преемников, но наверное нельзя утверждать - и русские, и западноевропейские источники об этом умалчивают.
Прибывая на съезд, примерное место которого определялось заранее, делегации через своих представителей - свитских дворян - обговаривали конкретные условия встречи. Достигнутые соглашения "подкреплялись записьми" о том, что противная сторона будет вести себя соответственно обычаю и не применит никакого обмана или насилия. Дворяне прикладывали к этим "записям" свои печати, главы делегаций присягали на их тексте, после чего могли начаться уже собственно переговоры. Но предварительное обсуждение выливалось в бесконечные "спорования" и затягивалось порой на много дней, а то и недель, потому что и на съездах проблема места переговоров (все той же очередности) вставала с не меньшей остротой.