Князь, поэт Петр Вяземский утверждал, что Жуковский был "представителем русской образованности перед троном безграмотным". Он добивался смягчения участи декабристам, помогал женам осужденных, хлопотал перед Николаем I за Александра Герцена, поддерживал поэта из народа Алексея Кольцова, добился освобождения из крепостной неволи Тараса Шевченко…
Мы уже говорили о его роли в пушкинской судьбе. Жуковский поддерживал "победителя-ученика" в годы гонений и ссылки в 1824–1826 годах, улаживал конфликты поэта с государем-императором, а в ноябре 1836-го сумел предотвратить первую дуэль между Пушкиным и Дантесом.
27 января 1837 года, после дуэли, трагически закончившейся для Пушкина, Жуковский был его душеприказчиком, а затем взял на себя заботы о его семье и рукописном пушкинском наследии.
В 1841 году из-за обострения отношений при царском дворе Жуковский подал в отставку и вскоре уехал в Германию. 12 апреля 1852 года он умер в Баден-Бадене. Тело Жуковского перевезли в Петербург и похоронили в Александро-Невской лавре.
Почему выбор пал именно на эту улицу? Рядом с Греческой площадью, к которой ведет улица, находилась гимназия, носившая имя Александра II, а поскольку Жуковский являлся наставником Александра Николаевича в бытность его наследником престола, то и решили – быть ей улицей Жуковского.
И вновь вспомним о Пушкине. Некоторые исследователи полагают, что именно Александр Сергеевич – отец "Ивана Сусанина" – "Жизни за царя", как был он, по мнению критика Владимира Васильевича Стасова, "отцом "Мертвых душ" и "Ревизора", хотя собственно Жуковский указал на сюжет".
Гоголь, приехав в Петербург, сразу же захотел познакомиться с Пушкиным. История знакомства и дружеских отношений требует отдельного рассказа. Как и история того, как сюжеты поэмы "Мертвые души" и комедии "Ревизор" были подарены Пушкиным Гоголю.
Но мы сосредоточимся только на истории переименования Малой Морской улицы в улицу Гоголя. Она тоже весьма примечательна. И тем еще она интересна, что разыскала ценнейшие материалы в 2009 году тогдашняя ученица 11-а класса школы № 254 Кировского района Петербурга и студентка Юношеского университета Петербурга Алена Манькова, готовясь к XI Международной детско-юношеской конференции "Санкт-Петербург. Гоголь и Пушкин".
Итак, впервые идея присвоить имя писателя обозначилась в декабре 1896 года, когда в Городскую думу обратился действительный статский советник В.И. Вуич "с переименованием Кокушкина и Столярного переулков, а также Кокушкина моста в улицу и мост Гоголя, в виду исполнявшегося в феврале 1897 года 45-летия со дня смерти этого писателя, проживавшего, по собранным просителем данным, в местности около Столярного переулка и Кокушкина моста".
Комиссия посчитала ходатайство вполне обоснованным, но сочла дату не слишком серьезной, решив подождать полноценного юбилея. В феврале 1901 года, когда до юбилея со дня смерти оставалось чуть больше года, господин Вуич вновь напомнил о своем предложении увековечить имя Николая Васильевича. Оно должно было рассматриваться "при обсуждении общего вопроса о способе чествования памяти Н.В. Гоголя". Но уже в апреле Вуич сообщил в Управу о том, что "в виду несочувствия некоторых органов печати к возбужденному им вопросу" он отказывается от "поддержания своего предложения". Городская дума прислушалась к мнению прессы, сочтя, что собранные сведения "оказались недостаточными", и вопрос закрыли. Хотя непонятно, чего было недостаточно, ведь первое жилище Гоголя в Петербурге действительно находилось в доме по Кокушкину переулку.
24 января 1902 года комиссия по народному образованию предложила для переименования два варианта: Коломенскую либо Малую Морскую улицу.
Выбор Коломенской обосновывался так: "Н.В. Гоголь явился на литературном поприще талантливейшим последователем А.С. Пушкина", а поскольку Коломенская – это продолжение Пушкинской улицы, то это "явится соответствующим вышеуказанной последовательности этих писателей на литературном поприще".
Еще одна причина выбора этой улицы крылась в том, что Коломенская улица названа по городу в Московской губернии, и это, по их мнению, могло запутать горожан, "допуская предположение о нахождении этой улицы в Коломенской части города". То есть там, где у гоголевского героя Акакия Акакиевича Башмачкина украли шинель.
Тем не менее Коломенскую улицу отвергли, поскольку прямой ее связи с жизнью Гоголя в Петербурге не обнаружили. Кроме того, хотелось найти "более центральную улицу города". Так и остановили выбор на Малой Морской.
Но был и еще один вариант: Театральная улица (ныне – ул. Зодчего Росси).
Два члена комиссии по народному образованию – Г.И. Дурнякин и А.Я. Перетц – предлагали переименовать именно Театральную улицу, поскольку "улица эта ведет к Александринскому театру, где, между прочим, даются произведения Гоголя". Но на это "не поступило Высочайшего соизволения", поскольку улица была "слишком известная под этим названием". Как тут не вспомнить премьеру "Ревизора" в 1834 году, после которой Николай I заметил, что досталось всем, а ему больше всех.
Все эти сведения Алена Манькова обнаружила в "Известиях Санкт-Петербургской Городской думы".
В результате по итогам всех споров выбрали Малую Морскую улицу. Товарищ министра, тайный советник Зиновьев сообщил в Городскую думу о том, что: "Государь Император, по всеподданнейшему докладу Министра Внутренних Дел, 10 июля 1902 года, Высочайше соизволил на переименование в городе С.-Петербурге: Малой Морской – в улицу Гоголя… Большой Морской – в Морскую".
На этой улице в доме придворного музыканта Лепена (Лепеня) Гоголь поселился летом 1833 года. Свой адрес он с точностью указал в "Ревизоре", поселив в своей квартире сочинителя Тряпичкина, которому Хлестаков отправил письмо, открывшее всем глаза на главного героя комедии благодаря тому, что почтмейстер Шпекин вскрыл послание. Вот он, адрес: "В доме под нумером девяносто седьмым, поворотя во двор, в третьем этаже, направо". Напомним, что до 1836 года нумерация домов была сквозной в пределах полицейской части. Это самый значимый петербургский адрес Гоголя. Здесь он написал все свои "Петербургские повести", комедию "Ревизор" и начал поэму "Мертвые души".
Много приходилось претерпевать Гоголю из-за своих произведений. Вот и "Мертвыми душами" потрепали ему нервы.
"Как только Голохватов [исполнявший обязанности президента московского цензурного комитета] услышал название "Мертвые души", – писал Гоголь директору Императорской Публичной библиотеки Павлу Плетневу в январе 1842 года, – то закричал голосом древнего римлянина: "Нет, этого я никогда не позволю. Душа бывает бессмертна. Мертвой души не может быть. Автор вооружается против бессмертия!" В силу, наконец, мог взять в толк умный президент, что дело идет о ревизских душах. Как только взял он в толк и взяли в толк, вместе с ним, и другие цензора, что "мертвые" значит ревизские души, произошла еще большая кутерьма. "Нет! – закричал председатель, а с ним и половина цензоров. – Этого и подавно нельзя позволить… Это значит, против крепостного права".
На замечание цензора Снегирева, что в книге: "О крепостном праве нет и намеков, что даже нет обыкновенных оплеух, которые раздаются во многих повестях крепостным людям", – последовали новые возражения: "Предприятие Чичикова, – стали кричать все, – есть уже уголовное преступление.". – "Да, впрочем, и автор не оправдывает его", – замечает опять Снегирев. – "Да, не оправдывает, а вот он выставил его теперь, и пойдут другие брать пример и покупать мертвые души…". – ,Что ни говорите, – сказал молодой цензор Крылов, побывавший недавно за границей, – цена два с полтиной, которую Чичиков дает за душу, возмущает душу. Человеческое чувство вопиет против этого; хотя, конечно, эта цена дается только за одно имя, написанное на бумаге, но все же это душа, душа человеческая; она жила, существовала. Этого ни во Франции, ни в Англии, и нигде нельзя позволить. Да после этого ни один иностранец к нам не приедет!..". В одном месте цензуру остановило то обстоятельство, что: "Один помещик разорился, убирая себе дом в Москве в модном вкусе". – "Да ведь и государь строит в Москве дворец", – сказал по этому поводу цензор Каченовский. – Тут, – прибавляет Гоголь, – завязался у цензоров разговор, единственный в мире, и. дело кончилось тем, что рукопись оказалась запрещенной, хотя комитет прочел два-три места".
Далее Гоголь предполагает, что против него плетут интригу, полагая, что не все цензоры так глупы.