Рим
По отъезде Радзивилла, поехала она с ними, через два дня, водою в Барлет, под именем графини Пимберг, где, выдержа карантин, отправилась в Рим; тамо жила два месяца и наконец писала князю Лимбургскому, что она намерена возвратиться в его земли и едучи чрез Геную, окончить начатую в Венеции о деньгах негоциацию.
Незадолго перед отъездом прислан к ней от графа Алексея Орлова Кристинек и велел о себе сказать, что он его адъютант и желает ее видеть, но она его к себе, как незнакомого ей человека, тогда не допустила, а приказала ему сказать, что если он что с нею говорить имеет, то подал бы ей письменно; что он и исполнил, написав только, что прислан от графа Орлова, - и сия записка, как вышесказанные письма, находится между ее бумагами; после чего она ему к себе притти позволила. Кристинек ей объявил, что граф Орлов велел ему спросить полученный им в Ливорно пакет подлинно ли прислан от нее; она ответствовала, что правда. Потом он ей сказал, что граф желает ее видеть, но не знает где. Она ему отвечала, что поедет в Пизу, где он ее и видеть может.
Согласился в том, по некотором времени, все они туда поехали; а три почты Кристинека она послала вперед, для предуведомления о ее приезде графа и приготовления ей дома. В Пизу она приехала под именем графини Силинской. Граф Орлов, по приезде ее, вскоре к ней явился и учтивым образом предлагал услуги ей свои всюду, где б она ни потребовала. Пробыв в Пизе девять дней, предложила она графу, что желала бы быть в Ливорно, и он на то согласясь с нею и поехал, взяв с собою и вышесказанных поляков.
Знать, не знать или не хотеть знать - каким путем проходят эти градации в позиции следствия? В официальной версии Рим - это десятки имен, не умещающиеся в днях события, здесь - пустота. И в том же неподписанном письме Алексею Орлову: "…Уверенные в вашей честности, граф, имели мы намерение лично побывать в Ливорно, но обстоятельства тому воспрепятствовали. Неоднократно доказанная вами при разных обстоятельствах честность свидетельствует о прекрасном вашем сердце. Подумайте, граф, поразмыслите: если присутствие наше в Ливорно, по вашему мнению, нужно, уведомьте нас о том с подателем сего письма. Он не знает, от кого и кому привезено им письмо, и потому можете доверить ему ответ, а чтобы не возбуждать его любопытства, адресуйте на имя г. Флотирона - это мой секретарь".
Следствие не заинтересовалось и Флотироном, не сделало ни малейшей попытки установить его личность. А ведь кому, как не секретарю, быть в курсе всех связей, знакомств, переписки неизвестной?
И остается еще дата письма - июль 1774 года. Алексей Орлов не только не начинал тогда искать "самозванку", даже не догадывался о ее существовании - утверждает обвинение. Тогда откуда же появляется обсуждение возможности и целесообразности приезда в Ливорно - некий аванс со стороны неизвестной?
Позиция Орловых при русском дворе ни для кого в Европе не представляла тайны. Можно было рассчитывать на их жажду мести и власти. Но не менее вероятной представлялась бы и попытка вернуть утраченные милости наиусерднейшей службой Екатерине. Откуда же такое доверие неизвестной к Алексею Орлову доверие до того, как он представил оговоренные тeм же письмом доказательства верности "самозванке"? Без этих действительно необходимых доказательств все начинает смотреться продолжением когда-то начатых переговоров и договоренностей.
Ливорно
В Ливорно, в тот самый день обедали они у английского консула кавалера Дика, а после обеда просила она графа, чтоб посмотреть ей российской флот, в чем он сделал ей удовольствие, спрашивая, на какой хочет она корабль; она отвечала, что лучше желает видеть адмиральской. Граф проводил ее на оный со всею ее свитою, куда пришед и сам, сказал ей, что она увидит морскую экзерцицию, которая и действительно, при многократной из пушек пальбы, происходила.
Потом граф от нее отлучился, а она, ожидая его, услышала от пришедшего к ней офицера, что ее велено арестовать. От сей вести пришед она в крайнее смущение и отчаяние, послала к графу письмо, в котором она сказывала ему свое удивление, что поступая с нею всегда учтиво, вздумал так ее обидеть, и чтоб он, по крайней мере, повидался с нею и открыл причину такого жестокого с ней поступка. На сие ответствовал он письмом, при сем в оригинале приложенном.
С сего времени осталась она на адмиральском корабле с своею служанкою и поляками, а из вещей ее, сюда привезенных, прислали к ней некоторую часть на другой день, а достальные привезены уже в Гибралтар на фрегате.
Из Ливорнского порта поехали они, спустя после ареста дни два, в море, и с того времени никаких больше приключений ей не было.
В 1867 году начальник II Отделения Личной канцелярии утверждал, что письма неизвестной к Орлову в деле нет. Он счел необходимым указать, что находящееся там неграмотное и несвязное послание на немецком языке без подписи и даты, возможно, - но не более того! - является упомянутым ответом Орлова. Характер почерка анализу не подвергался. Сам Алексей Орлов ни по этому, ни по какому другому поводу допрошен не был.
Неизвестная - А. М. Голицыну. Перевод с французского. Петербург. Равелин Петропавловской крепости. 1775 г.
Ваше сиятельство!
Имею честь писать вам сии немногие строки с тем, чтобы просить вас представить прилагаемое письмо ее величеству, если вы то признаете удобным. Я полагаюсь на ваше доброе сердце, ваше сиятельство; здесь нет нужды входить в длинные рассуждения о всех этих историях, я готова сделать известным всему миру, что все мои поступки были для пользы вашего отечества, здесь неуместно входить в политические предметы, я их объясню в свое время и где следует, но время коротко, я не боюсь ничего, потому что я делала добро, и если бы ко мне прислали кого-нибудь, как я того желаю, все было бы иначе и было бы много такого, чего теперь нет.
В ожидании пока кончатся мои несчастия, я заклинаю ваше сиятельство иметь некоторое внимание к моему положению. Вы рассуждаете хорошо, ваше сердце, князь, добро и правдиво, я полагаюсь на вашу справедливость. Для чего делать несчастными невинных. Верьте мне, я благонамеренна и бог справедлив, хотя и страдаю нравственно, я убеждена, что это не может продолжаться, потому что вся моя система состоит в справедливости и в том, чтобы обращать на добро все продолжение моей жизни. Я не знаю, что такое зло. Если бы его знала, я не отдалась бы в руки генералу Орлову и не поехала бы с ним на флот, на котором было 20 000 человек. Нет, князь, я не способна на низость.
Тысячу раз прошу прощения, если я вам надоедаю, но люди чувствительные, как ваше сиятельство, принимают весьма легко участие в других, я имею к вам слепую доверенность. Утешьте меня, князь, уверением в вашей благосклонности, я буду всю мою жизнь с чувствами величайшей признательности и остаюсь, князь, вашего сиятельства покорнейшая и преданная к услугам
Елизавета.
Безликие обороты великосветской вежливости, обязательная лесть и необъяснимый оттенок (а может, так только кажется?) личных отношений, давнего знакомства, когда можно рассчитывать на уважение, добрую волю, хотя бы благожелательность. Иначе откуда им взяться в отношении к следователю, впервые встреченному, в условиях крепости, одиночной камеры, все более сурового обращения и заведомого бессилия Голицына? Кем он был, кем мог быть, как не слепым исполнителем воли Екатерины, распорядившейся захватить неизвестную и готовившей расправу над ней. И тем не менее - "утешьте меня, князь, уверением в вашей благосклонности"…
Или ссылка на "генерала Орлова". Если существовала у них с неизвестной какая-то близость, если впереди тем более было появление ребенка, то не прозвучал ли бы отзыв чуть-чуть иначе? Менее официально, более лично, хотя бы горько или раздраженно. В словах о низости только нота высокомерного презрения - не больше.
А. Г. Орлов - Екатерине II. Ливорно. 14/25 февраля 1775 г.
Оная ж женщина росту небольшого, тела очень сухого, лицом ни бела, ни черна, глаза имеет большие и открытые, цветом темно-карие и коса, брови темнорусы, а на лице есть и веснушки; говорит хорошо по-французски, по-немецки, немного по-итальянски, разумеет по-англински, думать надобно, что и польский язык знает, только никак не отзывается; уверяет о себе, что она арабским и персидским языками очень хорошо говорит…
А. М. Голицын - Екатерине II. Петербург. 31 мая 1775 г.
…Сколько по речам и поступкам ее судить можно, свойства она чувствительного, вспыльчивого, разума и понятия острого, имеет многие знания, по-французски и по-немецки говорит она совершенно, с чистым обоих произношением и объявляет, что она, вояжируя по разным нациям, испытала великую в себе способность к скорому изучению языков, спознав в короткое время английский и итальянский, а живучи в Персии учила арабский и персидский языки. Впрочем росту она среднего, сухощава, статна, волосы имеет черные, глаза карие и несколько коса, нос продолговатый и с горбом, почему и походит она лицом на итальянку…
Два человека, два портрета и два отношения. Нарочитая недоброжелательность Алексея Орлова - чтобы чего не подумалось императрице! - и откровенная уважительность Голицына. Нетрудно понять, что она не входила в круг обязанностей доверенного следователя, тем более была недопустима в отношении законной или незаконной претендентки на престол. И тем не менее Голицын пишет и о "чувствительном свойстве", и об "остром разуме".