* * *
Дом Левицкого. В прихожей Агапыч. Входит А.А. Стахиев.
- Юшка! Юшка, пострел треклятый! Куда подевался? Никак коляска остановилась - поглядит-ка.
- Коляска и есть. Конь гнедой. Упряжь - загляденье, Агапыч!
- Упряжь ему! В коляске-то кто? Пойтить отворить.
- Здорово, Агапыч! Здорово, старик. Барин дома?
- Александр Александрович! Радость-то какая! Давненько, давненько к нам не жаловали. Барин Дмитрий Григорьевич не раз к вам сам собирался, да все недосуг. Вон и сейчас за работой. А как же!
- Вот досада. Не увидать мне его, значит.
- Что вы, что вы, батюшка, как можно. Они уж давно пишут - почитай боле часу. Стало быть, сейчас кончать будут. Так что вы уж проходите, проходите. А мы сей момент Юшку пошлем - Дмитрию Григорьевичу доложить.
- Со стороны кого пишет барин?
- Нетути, батюшка, нетути. Ужо третий раз господина Грибовского пишут. Стало быть, скоро во окончание приведут.
- Это какого же Грибовского - Андриана Моисеевича?
- Сынка ихнего - Николая Андриановича. Да вон и Юшка прибежал. Ну, что ты?
- Дмитрий Григорьевич велели к нему проводить. Мол, сами бы вышли, да неспособно им - в красках все.
- Вот, батюшка Александр Александрович, я вас и провожу.
- Полно, Агапыч, сам дорогу знаю - не впервой ведь.
- Так-то оно так, да лестница-то у нас тут мудреная. Не дай Господь, на повороте зашибетесь. Менять бы ступеньки-то, менять пора. А таперича разрешите вперед вас пойду, двери-то приоткрою. Для свету.
- Благодарствуй, Агапыч. Сам-то не помогаешь более Дмитрию Григорьевичу?
- Где уж мне, батюшка Александр Александрович! У барина года не молоденькие, а я его старше. Краски-то я знатно тер - Дмитрий Григорьевич всегда похваливал, да силенок не осталось. Одышка проклятая замучила. Да сколько нас в доме, все при деле живописном состояли. Кто из сил выбился аль захворал, Дмитрий Григорьевич никого не кинул, всех при себе оставил. Прибытку-то ему никакого, разве что все сердцем за него болеем, пуще отца родного почитаем. Да вон уж Дмитрий Григорьевич перед вами и двери распахнул.
- Чтоб тебя унять, Агапыч! Опять разговорился не путем. Ступай с Богом, ступай. Прошу вас, Александр Александрович! С Николаем Андриановичем Грибовским, полагаю, знакомы?
- Мимоходом встречались.
- У господ Лабзиных имел удовольствие.
- Изволите в приятельстве с господами Лабзиными состоять?
- В каком приятельстве, Александр Александрович! Господин Грибовский в ложе у Черевина состоит. Так и ко мне часу от часу заезжает. Переводами своими благосклонно балует. Преотличные переводы, скажу я вам.
- Вот как! Что же для времяпрепровождения сим благородным делом заниматься изволите или по службе?
- К сожалению, по службе, хоть и занятию этому душа и лежит. Да ведь известно, после службы времени вольного немного остается.
- Да что за нужда вам служить? Батюшка ваш средствами не обижен. Были, знаю, у него неприятности, так прошли.
- То-то и оно, что пришлось батюшке все имения продать и с Петербургом распроститься. С прошлого года в Шурове своем под Коломной сиднем сидит. Не осталось у него более ничего. Да и не хотел бы и батюшкиными средствами пользоваться. Разнятся взгляды наши, а споров с родителем затевать не след.
- Ваша правда, господин Грибовский, ваша правда.
- Вот последний мазок и положил, Николай Андрианович. Более вас утомлять не стану. Сам допишу и тут же по окончании вас извещу.
- А коли так, не соблаговолили бы вы, Дмитрий Григорьевич, у меня сегодня и зарплату принять. Ну как ваш нарочный с портретом меня дома не застанет. В долгу быть не хочу.
- А уж я, Николай Андрианович, тем паче. Смолоду наперед денег не брал. Что уж на старости-то меняться. Нарочный вас не застанет, подошлете деньги, как удобно будет. Нужды нет.
- Воля ваша. За сим честь имею.
- Может, задержались бы, Николай Андрианович, - вместе с Александром Александровичем чайку бы попили? Агапыч вмиг стол накроет…
- Благодарствуйте, Дмитрий Григорьевич. Только вон вижу к крыльцу карета господина Губерти, зятя моего, подъехала - к сестрице надобно торопиться. Племянника мне она принесла, так на крестины.
- Святое дело, батюшка, святое дело. Езжайте, и от меня родильнице поздравления передайте. Портретом-то моим довольна ли?
- Была предовольна, да батюшка к себе в Шурово забрал. Так что позвольте откланяться.
Художник гостя до лестницы проводил. Возвращается медленно. Руками большими белыми за дверной косяк ухватился. Передохнул. Опять в путь пустился. К мольберту подошел, полотно накинул.
- Может, чайку попьете, Александр Александрович. Я и сам-то после работы с удовольствием бы выпил, и вам, сударь мой, на пользу: бледны вы очень.
- Что вам о чужих недугах толковать, Дмитрий Григорьевич! Вам, вижу, своих хватает.
- Хватает, батюшка, ой как хватает. Ревматизм проклятый руки-ноги изломал. Иной день так возьмется, что хоть в голос кричи. Сказать стыдно: писать стал сидя, как портреты доводить приходится. Слава богу, руки-то еще ничего, а колени… Что это я разболтался, хуже Агапыча. Ко мне-то вы как, Александр Александрович, с визитом или по делу?
- Угадали, Дмитрий Григорьевич, - по делу и очень срочному.
- Всегда рад служить, если сил хватит.
- Я к вам с заказом, Дмитрий Григорьевич.
- С заказом? Кого же хотите, чтобы написал?
- Меня, сударь, меня самого.
- Что ж, дело хорошее. Только покуда я справлюсь…
- То-то и оно, Дмитрий Григорьевич, спешить мне надо. Очень спешить. Потому и просить вас хочу поторопиться.
- Вот это труднее.
- Знаю, все знаю! Но вы и меня поймите - срок мой болезнью назначен. Ее не обманешь, отсрочки не выпросишь.
- О, Господи… Что уж вы сразу так. Бог милостив.
- Всему свой срок приходит, Мастер. Вам ли этого не знать. Да и обстоятельства тут такие. Завещать мне портрет одной персоне надобно, а она со дня на день в Россию прибудет и, Бог весть, надолго ли задержится. Так ли, так ли - все равно спешить надо. Неужто бы мне самому портрет запонадобился. Было время, может, и было на что посмотреть, а теперь что - память одна.
- Будь по-вашему, Александр Александрович. Сердечно вы меня огорчили, но приказывайте - когда начинать будем.
- Да если бы вы могли, Дмитрий Григорьевич, хоть сейчас. Не скрою, мне путь до вас вечностью показался: боль не милует. Лишний раз из дому не выбираться.
- Сейчас так сейчас. Юшка! Агапыч!
- Может, вам не под силу будет, Дмитрий Григорьевич, после первого-то сеанса?
- Ну, чего там себя баловать - выдюжу. Юшка, краски готовить будешь. Агапыч, Платошу приведи - холст мне чистый нужен. У той стенки вон должен стоять, что для госпожи Размаевой приготовлен. Для нее другой натяните. Поторопись, поторопись, Агапыч!
- Только просьба у меня к вам, Дмитрий Григорьевич, будет.
- Говорите, сударь мой, говорите. Сидеть ли, стоять ли намерены, в антураже каком. Костюм позже мне со всеми мелочами пришлете. Пока мне лишь общее сходство наметить надобно.
- Сидючи, Дмитрий Григорьевич, ровно бы в кабинете моем. У библиотеки. Книжки я вам позже пришлю. Да, и еще. Чтоб в руках у меня книжка была. Я тоже ее пришлю. Может, читали когда "Валери".
- Отлично, сударь мой, отлично. Мы и тут вас как в кабинете устроим. Пока другую книжку возьмете. Для рисунку.
- Нет, зачем же. "Валери" у меня с собой.
- Коли память мне не изменяет, сочинение госпожи Криденер?
- Читали вы ее, Дмитрий Григорьевич?
- В свое время читал, а спросите сегодня, поди и не перескажу. Да, а была она на французском диалекте. Может, кто потрудился - перевел?
- Да нет, не перевел. Я вот хотел, да до конца дело не довел. Отдельные главы сделал, а другие и не брался. Не мешаю ли я вам своей болтовней?
- Напротив, сударь мой, напротив. Когда сходство ищешь, оно хорошо, что человек о своем говорит. Так что же вы это заленились с сочинением баронессы? Помню, кто только его не читал. Еще дамы туалеты "а ля Валери" носили, ленты лиловые, прически "а ля Валери" куаферы делали. А вы заленились!
- Можно и так назвать. Впрочем… Не хотите ли, Дмитрий Григорьевич, я вместо разговору свой перевод почитаю. Хотя бы самое начало.
- С превеликим удовольствием, батюшка. Только не откажите, час от часу глаза на меня подымайте. А так прошу вас.
"Любезный друг! Если бы не клятвенное обещание писать тебе каждый день (да и что остается еще в моем положении!), я не взялся бы сегодня за перо. Деревенская жизнь однообразна, а события ее так ничтожны, по сравнению с городскими, что невольно умолкаешь, не успевши начать рассказа. Куры, утки, петухи, поющие зорю, поспешающие в горы за своим пастырем, перебранка служанок во дворе - вот и все актеры театра, который доставляет вид из моего окна. Не скрою, я рад и этому развлечению.
Дела по имению, изрядно расстроенному покойным батюшкой и перезаложенному, не веселят да и не даются мне, как тупому ученику, которого наставник тщетно пытается вразумить скучными, хоть и полезными предметами. О возвращении в ваш дружеский круг мечтать пока не смею. Все решится - вообрази себе! - будущим летом, или урожаем. Виноград, чьим кистям еще предстоит налиться янтарным соком, перебродить в огромных бочках и превратиться в утехе человеческой в живительную влагу, владеет моей судьбой. Вряд ли все эти скучные материи могут занять тебя. Впрочем, и у нас случаются забавные происшествия, способные если и не затронуть сердце, то хотя бы занять воображение.