* * *
Петербург. Дворец А.Г. Разумовского. А.Г. и К.Г. Разумовские.
- Братец, Алексей Григорьевич, наконец-то Бог свидеться привел! Ручку дозвольте.
- Кирила, ты ли? Я уж счет ночам потерял, тебя дожидаючись. Неужто поспешить не мог, аль нарочный замешкался?
- Что вы, батюшка-братец, нарочный за три дни до Глухова доскакал, да и я часу не терял - тут же собрался.
- Может, и так. Знать, мне время без конца показалось. Боялся за тебя, слов нет, как боялся.
- Да вы, братец, расскажите, о чем беспокойство ваше - из письма не все выразуметь мы с Тепловым сумели.
- Ты не выразумел, Григорий Николаевич бы должен. Да что там, Кирила, благодетельница наша, государыня, едва в лучший мир не отошла.
- Захворала чем?
- Хворь ее обычная - в падучей упала, как из церкви в Царском Селе выходить стала. Биться начала - сильно так, дохтур прибежать не успел - затихла. Кабы рядом был, знал, как ей, голубушке нашей, помочь. Где там! Мне к ее императорскому величеству и ходу нет. Одно слово - бывший. На руки, на руки бы ее, голубушку, поднять. У нас на селе каждая баба знала - в падучей от земли оторвать надо, а как же!
- Батюшка-братец, кто ж не знает, как вы ее величеству преданы, да ведь не вам довелось помогать государыне?
- Не мне, Кирила, не мне. А Иван Иванович, что ж, в сторонке стоит, только руки заламывает. Много от того проку будет!
- Чему дивиться! Силой-то ему с вами не меряться.
- Да и любовью тоже. Нешто так любят!
- Батюшка-братец, это уж государынино дело, ее государская воля - нам ли с ней спорить.
- Твоя правда, Кирила. Преданности своей да любви, коли сама Елизавета Петровна расхотела, ей не доказать. Давненько сквозь меня глядеть стала: стена - не стена, а так…
- Это дело прошлое, батюшка-братец, а что же вас теперь-то в опасение ввело?
- Да ты что полагаешь, я о друге твоем сердечном Иване Ивановиче Шувалове зря вспомнил? То-то и оно, что его превосходительство, ученый наш великий об себе думать стал.
- Как о себе?
- И не он один. Царедворцы все заметались, решили, государыне конец пришел. Кто к наследнику кинулся. А кто и того хитрее - к великой княгине.
- К Екатерине Алексеевне?
- К ней, к ней! К кому же еще?
- Да зачем? На троне ей самодержавной императрицей не бывать: и супруг есть, и наследник.
- А вот поди ж ты, канцлер Алексей Петрович Бестужев-Рюмин тут же ей весточку послал. Мол, так и так, государыне конец приходит, так чтобы вы, ваше высочество, о престоле для себя побеспокоились.
- Не верю! Бестужев-Рюмин?
- Он, он, Кирила, не сомневайся.
- Бестужев-Рюмин, и что бы так просчитался? Куда ж его опаска хваленая подевалась? Теплов мне из письма вычитал, да я в толк не возьму, чего старая бестия заторопилась!
- Куда уж дальше, коли генерал-фельдмаршалу Апраксину самовольно предписал из Польши в Россию возвратиться.
- А Апраксин?
- Что, Апраксин? Воротился. Теперь государыня в великом гневе, да не о нем толк, Кирила, - о тебе.
- Обо мне? С какой стати?
- А с той, что твои амуры с великой княгиней всему двору известны.
- Ну уж, скажете, братец, амуры!
- Ничего, выходит, и не было? Не махались вы с великой княгиней? Записочек друг другу не писывали? Никитка мой конвертиков раздушенных с половины великой княгини сюда не приносил?
- И что тут такого? Великая княгиня наверняка их жгла - кто ж такую корреспонденцию хранить станет?
- Видишь! Видишь! Сам признался про "такую корреспонденцию"! А коли до государыни дойдет, что делать будешь? Ты ей, благодетельнице нашей, всем, что есть, по гроб жизни обязан, а сам другого обжекту не нашел, кроме великой княгини. Знаешь ведь, никогда ее государыня не любила, а после записки канцлера и вовсе в подозрении иметь будет. Оно и выйдет, что граф Разумовский-младший против государыни в пользу невестки ее ненавистной интригует, на престоле великую княгиню видеть хочет.
- Да полноте, братец-батюшка, оттого голова кругом пойдет, что вы себе вообразить можете.
- Коли я могу, то императрица наша Елизавета Петровна и вовсе подумает. Она, друг мой, никогда никому лишней веры не давала.
- Государыня?
- А ты что думал, только и делала, что веселилась да на балах до упаду танцевала? Веселилась, верно. Танцевала ночи напролет, тоже верно. Иной раз занавесы в зале отдернут, на дворе утро, солнышко давно встало, у танцоров сил никаких нет, с лица спали, еле на ногах держатся, а она, матушка наша, только посмеивается. Личико, что маков цвет. Туфельки истоптанные сменит, и опять в пляс пускайся.
- Я о том и говорю, братец.
- О том, да не о том. Пришло время наследника сватать, супругу ему выбирать. Бецкой принцессу Ангель-Цербскую в Петербург привез. Уж и дело сладилось, и препон вроде бы для свадьбы никаких. А государыня Воронцову наказывает за перепиской принцессиной крепко-накрепко следить: нет ли с ее стороны умыслу какого в пользу иной державы. Бывалоча, скажу ее императорскому величеству, мол, кому же еще и верить, а она, матушка наша, как вскинется. Ты, мол, друг нелицемерной, в дипломатии несилен, так и времени на рассуждения твои тратить не стану. Вот ведь как!
- Вижу, братец-батюшка, тяжко вам болезнь государынина далась, а только смысла опасений ваших не вижу.
- Плохо, Кирила, коли разучился сам до всего доходить. Пораскинь умом-то: нельзя тебе более и близко к великой княгине подходить. И ход к ней забудь! Неровен час, государыне что померещится. Тут и до ссылки рукой подать. Да и не хочу я, чтоб от Разумовских некое огорчение ее постигло. Не хочу!
- Братец-батюшка…
- Что? По глазам вижу, спорить собрался. И думать не моги. Пока я тебе за отца, моей воле не перечь. Знаю я, откуда ветер дует. Это все Теплов, нечистая его душа, вам с великой княгиней потакал. Он, нечестивец, и сводил вас. Мне ли не знать! А теперь что еще крутит? Ну, учил он тебя попервоначалу, ну, по заграницам тебя возил, образованием твоим занимался, так когда это было. Что для юнца девятнадцатилетнего в самый раз, то гетману Всея Малороссии не пристало. Гони ты его, Кирила, гони, покуда до беды тебя не довел!
- Братец-батюшка, вы мне и до слова дойти не дозволяете.
- До слова! Опять свое гнуть станешь!
- Известно, свое. Только вы, братец-батюшка, и то в расчет возьмите, что век государыни нам неизвестен: долог ли, короток окажется.
- Дело Божье, известно.
- А коли Божье, не грех и о себе позаботиться.
- Как, позаботиться?
- Да просто. Хоть семейство наше ныне в известном отстранении от дворца пребывает, однако же великий князь зло помнить умеет. Неровен час, на престол вступит…
- Никогда великий князь от меня никакого неглижирования не видел. Напротив, я всегда с великим почтением…
- Это вы так, братец-батюшка, полагаете. Оно так и было, да ведь у его высочества на все свои причуды. Почем знать, как ему прошлое припомнится. Тетушки своей державной…
- И благодетельницы!
- И благодетельницы великий князь и не почитает и не любит. Разве что от крайней нужды перед ней предстает.
- Горько на то смотреть.
- Вот видите, братец-батюшка! Так ему ли былых верных друзей державной тетушки любить. Тут было - не было обид, все ими обернется.
- Твоя правда: добра не жди, хоть, кажется, скорее ему бы против Ивана Ивановича Шувалова недовольство иметь.
- Огорчать вас, братец-батюшка, не хочу, только и утешать тоже не время.
- Что ж тебе на ум пришло?
- А то, что не браните вы меня за великую княгиню. До крайности с ней не дойду, Бог свидетель, а так - для блезиру пусть уж все по-прежнему остается.
- Ой, не сносить тебе головы, Кирила Григорьевич! Ой, не сносить!
- А может, и сносить. Случись что с императрицей, Петру Федоровичу недолго царствовать.
- Да ты что! Что говоришь, бесстрашной!
- Не любит его армия. Офицерам нашим прусские порядки ни к чему.
- И что же?
- Да всякие разговоры в полках идут. Екатерина Алексеевна для каждого доброе слово найдет, каждого офицера по имени-отчеству помнит…
- Так ведь великий князь Петр Федорович наследник законный - родной внук блаженной памяти государя императора Петра Великого! А великая княгиня?
- Полно, полно, братец-батюшка! У великой княгини сынок есть - регентшей до его совершеннолетия стать может. Что ж ее сынок, незаконный?
- Да ведь это как шляхетство рассудит.
- О чем ты говоришь, братец-батюшка! Какое шляхетство? Причем тут оно? Когда ныне счастливо царствующая государыня правительницу Анну Леопольдовну с законным императором Иоанном Антоновичем арестовывать ехала, много ли с ней шляхетства было? Два Воронцовых да музыкант полковой пьяный - не так ли?
- О, Господи! И вспоминать не хочу: так к сердцу и подкатывает, страх какой.
- Страх не страх, а шляхетства не было. К чему же ему и теперь быть?
- Знаешь что-нибудь, наверное, Кирила?
- Ничего не знаю, а умом раскинуть, так оно получается. У Екатерины Алексеевны рука верная. Слезы да страха от нее еще никто не дождался.
- Хватит, хватит, Кирила Григорьевич, и так тошно. В Глухове-то у тебя как? Все строишься?
- Увидишь, Алексей Григорьевич, удивишься. Росписи больно в покоях хороши получились. Художник местный преотличный нашелся. Сын Григория Левицкого. Сюда его с собой захватил - подучиться модному манеру.