Помимо отрядов Дьяченко, шедшего по тракту к Суйфуну, Маркова, поднимавшегося по течению реки, и группы Седова, действовавшей в промежутке между ними, от Уссури на военный театр спешили части сводного стрелкового батальона. Капитан Флоренский с двумя ротами 29 мая выступил из Бельцовой, а рота поручика Садовникова тогда же повернула с Улахэ на Сандогу. 3 июня Флоренский с нагнавшим его Тихменёвым прибыли в Верхне-Романову, где к ним через день присоединился Садовников, выбравшийся на тракт у Сысоевой. За 8 дней поручик сделал более 300 вёрст.
В Верхне-Романовой Тихменёв получил известие о том, что мелкие партии хунхузов бродят в горах между верховьями Майхэ и Лефу, а также за Суйфуном. Передали ему и сведения о сучанской милиции, выставленной местными манзами, по их словам, для самообороны от разбойников. Каковы в действительности были замыслы китайского населения, так и осталось неизвестным, очевидно лишь, что на решениях сучанских старшин заметно сказывалось присутствие в Находке отряда под начальством лейтенанта Старицкого.
Вооружив палубный железный баркас десантным орудием, он с девятью матросами 1 мая появился в Находке и принял командование над людьми поручика Петровича, раненого на Аскольде. К этому моменту находкинский пост стал убежищем для жителей русских деревень, покинувших свои дома и сошедшихся под защиту 35 постовых солдат. Старицкий превратил пять венцов деревянного сруба строившейся большой казармы в некое подобие острожка, разместил между ним и пристанью, под навесами, женщин с детьми, присоединил к своему отряду 21 крестьянина и принялся обучать импровизированный гарнизон стрельбе в цель и рассыпному строю. Частые учебные тревоги, рассылка пикетов для наблюдения за подходами к посту, придали бодрости небольшому воинству, противостоявшему сотням вооружённых манз.
Через десяток дней лейтенант сумел сплотить личный состав и подучить его настолько, что ловцы морской капусты и прочие промысловики, чувствуя силу русских, по первому их требованию удалились к северу от залива Америка, а хозяева ближайших фанз то и дело наведывались с известиями о происходившем в окрестностях. Из отдалённых манзовских деревень стали присылать стариков с уверениями в лояльности. Наконец, милиционеры выдали двух участников нападения на команду "Алеута" и разгрома поста Стрелок. После этого, на двадцатый день пребывания в Находке, Старицкому легко удалось заставить китайцев отвезти во Владивосток его письма. 28 мая лейтенант получил ответ, из которого сумел уяснить себе общую обстановку. Сам он к тому времени настолько овладел ситуацией, что свободно разъезжал по сучанской долине и принимал парады отрядов манзовской милиции, стремившейся доказать свой оборонительный характер. Вместе с тем, Старицкий был уверен, что миролюбие местных манз вынужденное, зависящее, главным образом, от присутствия российских войск в Находке и поддерживаемое только поражениями хунхузов на Цымухэ и Суйфуне.
Как бы там ни было, но в первых числах июня сучанская милиция, насчитывавшая несколько сот манз и тазов, отправила 400 человек на Цымухэ, где ещё оставались мелкие разбойничьи шайки и склады продовольствия. Не доверяя китайцам, начальствовавший во Владивостоке лейтенант Этолин решил послать им навстречу отряд поручика Каблукова, силой в 50 солдат при одном горном орудии. Тихменёв одобрил это решение, вдобавок указав Этолину на необходимость суровых репрессивных мер. Со своей стороны полковник приказал штабс-капитану Пржевальскому пройти во главе отряда поручика Садовникова с Верхне-Романовой на Сучан и занять там деревню Пинсоу - средоточие манз и резиденцию их старшины. Разоружив милицию, Пржевальский должен был дождаться отрядов Каблукова и капитана Шелихе. О снаряжении последнего, аналогичного каблуковскому, Тихменёв телеграфировал в Раздольный для передачи Дьяченко. Предписав ему направить Шелихе в Лоренцову, а оттуда через верховья Лефу и Майхэ на соединение с Каблуковым, полковник надеялся перекрыть хунхузам все пути отступления. Соединившимся отрядам следовало спуститься по Сучану до русских деревень.
Предполагая, что люди Маркова утомлены преследованием неприятеля, Тихменёв двинул им на помощь из Никольской 75 человек при одном орудии под начальством прапорщика Рейтерна. 6 июня отряд Флоренского, а с ним и штаб действующих войск, прибыли в Лоренцову. Оттуда был выслан по назначению отряд Шелихе. Флоренский же со 110-ю солдатами повернул вниз по Лефу, чтобы очистить её от бандитов до устья Лифуцзин и по долине последней подняться к Утёсному. Сам полковник сформировал из частей сводного батальона конный отряд в 26 человек с одним горным орудием под командованием поручика Маевского, с которым отправился в Никольскую и прибыл туда 7 июня.
К тому времени российские власти умудрились проиграть эпистолярную баталию, начатую письмом майора Пфингстена к хунчунскому амба-ню. Составленное на основании депеши Тихменёва, письмо содержало требование выдать бежавших с Аскольда хозяев-золотопромышленников и мангугайских старшин, повинных в организации беспорядков. В ответном послании амбань умело обошёл поднятые вопросы, сообщив лишь, что из Нингуты прибыл важный чиновник, уполномоченный на переговоры и предлагающий свои войска для ловли хунхузов. Более того, амбань в свою очередь просил Пфингстена выдать взятых на Мангугае пленных, якобы для отправки в Пекин. Тихменёв, пренебрежительно относившийся к китайской администрации, был чувствительно задет таким ответом и приказал майору написать, что он полномочий на переговоры не имеет, но ожидает прибытия генерал-губернатора, который, возможно, потребует от амбаня объяснений. Далее полковник предписывал выразить удивление тем, что маньчжурские войска не были выставлены вдоль границы своевременно, и вновь потребовал выдачи всех скрывшихся на китайской территории участников вооружённого выступления.
За этим демаршем последовала ещё одна уклончивая отписка: амбань признал мангугайских манз разбойниками, но заявил, что никого из них, равно как и золотоискателей с Аскольда, в Хунчуне нет. Его утверждение, конечно, не соответствовало действительности, и Пфингстен получил приказание требовать выдачи беглецов более решительным тоном. Занятую Тихменёвым в этом вопросе позицию вполне разделял контр-адмирал Фуругельм. Однако прибывший к началу июня в Камень-Рыболов генерал-губернатор Корсаков не поддержал подчинённых. Толкуя трактаты в ущерб интересам собственной страны, он предписал Фуругельму передать манз, взятых с оружием в руках, а также подозреваемых в пособничестве им, китайскому правительству.
Учитывая слабость цинских властей, не способных, да и не стремившихся контролировать границу с Россией, по меньшей мере странно звучало указание Корсакова настаивать в переписке с ними на запрещении дальнейшего въезда высылаемым из Южно-Уссурийского края преступникам. Столь же мало оснований имела надежда на суровое наказание коноводов бунта. И уж совсем неуместным было предписанное генерал-губернатором обращение к хунчунскому амбаню с просьбой выяснить, откуда именно прибыли причинившие немало бед хунхузы. Однако спорить с Корсаковым не приходилось, и Тихменёв поневоле отказался от своих требований, "потеряв лицо" в глазах китайских нойонов. Переписка, как и следовало ожидать, оказалась бесполезной. А спустя несколько недель, ближе ознакомившись с вопросом, и сам генерал-губернатор переменил свой взгляд на права поселившихся в крае манз. Впрочем, случилось это уже после окончательного их усмирения, и многие из репрессивных мер были осуществлены местным командованием лишь потому, что указания Корсакова неизменно запаздывали.
Рассылая отряды по разным направлениям, Тихменёв требовал беспощадного истребления манз, оказывающих сопротивление с оружием в руках. Отдельно стоящие фанзы должны были сжигаться. Вместе с ними уничтожались и все те припасы, воспользоваться которыми не представлялось возможным. Так же предписывалось поступать и с урожаем, за исключением полей, находившихся вблизи от русских деревень. Этим полковник надеялся лишить опоры не только действовавших разбойников, но и предполагаемых, тем самым предотвращая их появление. Подобные инструкции получали и командиры, отправившиеся первыми, преимущественно по торным дорогам, и последовавшие за ними, но уже в глухие, отдалённые чащобы и горные урочища.
Подполковник Марков, по непонятной причине давший своим людям после боя 29 мая целые сутки отдыха, 31-го вступил в Никольскую. Потеряв соприкосновение с манзами, он предположил, что разбитая шайка ушла к верховьям Суйфуна, и, переправившись через реку верстах в 85 от границы, двинулся в сопки. Там его отряд 4 июня встретил и атаковал группу из 40 манз, гнавших скот, уложив на месте пятерых. Спустя день в пограничной фанзе солдаты нашли ещё несколько десятков китайцев. После стычки, в которой Марков потерял одного человека убитым, они бежали, оставив 15 пленных. На границе 7 июня к подполковнику присоединился Рейтерн.
Получив подкрепление, Марков решил двигаться к Турьему Рогу. С этой целью он разделил свой отряд на две части, вверив одну из них подпоручику Дубинину. Её Марков направил лугами вдоль подножия горного хребта, а с другой собирался пройти по самой пограничной линии, переваливая через вершины. 50 человек под командой фельдфебеля Милютина были отправлены в Никольскую за провиантом. После пополнения запасов им предстояло вернуться, занять пограничную фанзу и не пропускать разбойников в Маньчжурию. Исполнить эти планы не удалось: Маркова подвела любовь к продолжительному отдыху. Только Дубинин, выступивший 9 июня, успел дойти до Камня-Рыболова, где и остановился. Самого же подполковника, задержавшегося на биваке, 10 числа догнал нарочный с приказанием идти на станок Утёсный. Отряд Милютина был оставлен Тихменёвым в Никольской.