Городок Санкт-Питер-Бурх
В болотистых лесах на берегу Невы строился новый город. Солдаты царя Петра отвоевали это место у шведов. "Работные людишки" царя Петра пядь за пядью отвоевывали это место у зыбких, болотистых топей, у непроходимых лесов.
Они рыли каналы, проводили дороги, наводили пловучие мосты над широкой Невой. Немало погибло здесь солдат от яростной шведской картечи, а еще больше погибло "работных людишек" от голода, холода и цынги, от непосильной работы под безжалостными плетьми царских десятников. Городок строился на костях. Царь Петр не жалел людей. Он уже прикидывал в уме, сколько кораблей пойдут в плавание из новой гавани. Хлеб, лен, лес, пушнину, сало выменяют московские купцы на заморское золото.
Будет у царя золото - будет сила, будет крепкая власть. Стоит ли считать, сколько померло "работных людишек"?
На удивление Западу, вырастал на невском берегу невиданный новый город, прорезанный каналами, - Санкт-Питер-Бурх.
Рядом с убогими землянками "работных людишек" строились каменные дворцы для царя и его вельмож.
Украсить эти дворцы фарфоровыми вазами, как у королей в Европе, - вот чего захотелось Петру. Он выписал из Голландии расписные цветочные горшки из голландского фаянса и голубые узорные изразцы для печей.
Но больше всего ему хотелось устроить в Санкт-Питер-Бурхе свою русскую фарфоровую фабрику. Он стал приглашать мастеров из Германии.
Король Август, обязанный Петру многим, не посмел противоречить, когда его мастер Эггебрехт собрался в далекую Россию, чтобы устроить там фарфоровую фабрику.
Не понравилось ли мастеру Эггебрехту в городке Санкт-Питер-Бурхе, или не нашел он там подходящих фарфоровых глин, а, может быть, Август тайком приказал ему не находить их, - только он скоро вернулся домой, ничего не устроив царю Петру.
Тогда Петр послал своих глашатаев по московским площадям. Они созывали народ барабанным боем и выкликали охотника, который взялся бы устроить царю фабрику для выделки белой посуды, по примеру "саксонского порцелина". Бородатый купчина Афанасий Гребенщиков вызвался устроить такую фабрику. В местности Гжель, под Москвой, было много разных глин.
Из этих глин хотел Гребенщиков делать "порцелиновую" посуду. Но у него выходила не фарфоровая, а фаянсовая посуда, непрозрачная, незвонкая и темноватая в черепке.
Когда Петр умер, царица Екатерина и царица Анна Иоанновна не стали заботиться о том, чтобы устроить фарфоровую фабрику. Для царских дворцов ведь можно было покупать какую угодно дорогую, самую великолепную фарфоровую посуду - китайскую или саксонскую. Стоило ли открывать свою фабрику?
Преемники Петра не любили работать. Старая петровская дубинка, отставленная в угол, не раз скучала по их спинам.
Три студента
Однажды, проезжая немецкий город Марбург, Петр говорил тамошнему физику, профессору Вольфу, о том, как нужны дельные молодые ученые для разработки природных богатств России. Петр умер. Прошло почти десять лет со дня его смерти, когда петербургская "Де сiянсъ Академiя" решила послать к профессору Вольфу троих русских студентов, чтобы он сделал из них опытных физиков и химиков. Это были - Михайла Ломоносов, Дмитрий Виноградов и Густав Райзер.
Студенты выехали из Петербурга на корабле в глухую осеннюю пору. Суровые ветры хозяйничали на студеном Балтийском море. Сизые, вздувшиеся валы ударяли в борт корабля и перекатывались через палубу. В бурю студенты сидели в маленькой темной каюте и прислушивались к скрипу мачт и глухим ударам валов. Где-то там, за водяными бурными пустынями, остался Кронштадтский порт, а еще дальше - родная Россия. Юноши вспоминали то детство в деревне, то школьные годы в Москве. Когда погода утихала, они выползали на корму и, сидя на свернутых канатах, следили за пенистым следом корабля на воде, или толковали о том, что ждет их в Германии.
- Эх, обидно мне, что я немецкого языка не знаю, - вздыхал рослый, широкоплечий Ломоносов. - Сколько времени пройдет, пока я по-немецки выучусь и лекции смогу слушать.
- Да куда тебе спешить?
- А как же не спешить? Если бы ты, как я, взрослым парнем притащился в Москву, чтобы грамоте учиться, да на тебя малые ребята в школе пальцами показывали бы: "Смотри-де, болван лет в двадцать пришел латыни учиться", так и ты заспешил бы, - говорил Ломоносов.
Ему было уже двадцать пять лет.
При слове "школа" лукавые огоньки сверкнули в глазах Виноградова.
- А помнишь, Миша, - сказал он, - как в школе бывало. Холод, пальцы мерзнут, герр лерер ходит по классу в шубейке и палкой дерется. Все ему кажется, что мы между собой разговариваем, а это у нас в животах с голоду бурчит. Помнишь, он только крикнул: "Силенциум!", а у тебя в животе - "ку-ка-реку". Ой, умора! Попало тебе тогда палкой по пальцам.
Виноградов звонко расхохотался. Ломоносов тоже не удержался от улыбки.
- Так! - воскликнул Райзер, хлопнув себя по колену грифельной доской, на которой он молча писал какие-то цифры. - Так, я сейчас высчитал, что из тех денег, что академия будет нам давать на квартиру, стол и ученье, у нас еще рублей сто в год останется. Можно будет и книжки покупать и одеться получше.
- Неужто сто рублей останется? - радостно удивились Виноградов и Ломоносов. От такой огромной суммы у них закружились головы.
- Эх, поживем, братцы! - воскликнул Ломоносов. - Не то, что в академии - на алтын в месяц.
- Завтра придем в гавань, - сказал им шкипер в вязаной фуфайке, проходя на корму, чтобы осмотреть якорь.
На рассвете корабль подошел к Травемюнде. Студенты, затаив дыхание, смотрели на встававшие из утреннего тумана зубчатые башни, острые колокольни и чешуйчатые купола церквей, таких непохожих на русские.
Крутобокие корабли из Индии и Америки выгружали на пристань неведомые товары. На каменных плитах набережной суетились голландцы в полосатых чулках, рыжие англичане и даже желтые, раскосые китайцы. Крестьянки в полосатых юбках, с белыми чепцами на головах погоняли ослов, запряженных в тележки с овощами. Пастор в треугольной шляпе и белом воротнике большими шагами переходил площадь.
Виноградов так зазевался на дюжего матроса-негра на соседнем корабле, что упустил шапку из рук. Она нырнула в зеленоватую воду за бортом.
А матросы уже крепили причал, сбрасывали сходни на берег, и новая жизнь встречала студентов шумом, суетней и чужим, непонятным говором.
У профессора Вольфа
Профессор Вольф закрыл книгу и сдвинул очки на лоб, когда перед его домом застучали колеса почтовой тележки. Он вышел на крыльцо и обнял приехавших запыленных студентов.
- Надеюсь, что вам будет хорошо жить у меня и вы оправдаете надежды своей родины, станете хорошими учеными, - сказал он.
Пока Райзер бойко барабанил ему по-немецки приветствие от русской "Де Сiянсъ Академiи", два других студента молча глазели.
Ломоносов вдумчиво уставился глазами в лицо старого профессора. Он рассматривал его розовые щеки, его светлые глаза, окруженные морщинками, и седые волосы, торчавшие из-под бархатной шапочки. Он старался за добродушной внешностью угадать знаменитого ученого, прославленного большими знаниями и острым умом.
На мальчишеском лице Виноградова быстро сменялись - любопытство, застенчивость и лукавая усмешка. Он успел разглядеть, что из кармана ученого физика торчит томик латинских стихов, что в дверь выглядывает какая-то старушка в крахмальной переднике, в маленькой гостиной на окошке вьется зелень, на ковре играет котенок, а в растворенную дверь видны книжные полки, физические приборы и рабочий стол профессора.
Старая Эмма провела студентов наверх, в светлую комнатку, где их ждали миски и кувшины для умывания и три белых кровати.
На другой день началось ученье.
Профессор Вольф от души хотел сделать из этих студентов дельных и энергичных ученых, в которых так нуждалась Россия.
Студенты были на редкость способные. Освоившись с немецким языком, они с жадностью ловили каждое слово лекций. С горящими глазами, забыв обо всем на свете, они проделывали опыты под руководством профессора. Их любовь к науке обещала, что в будущем они сами станут двигать науку дальше. Сколько мыслей, проектов и мечтаний таили в себе их встрепанные мальчишеские головы!
Проказники
Третий год учения подходил к концу.
- Нет, Митя, не пойду. Довольно пошалопайничали, пора и честь знать, - говорил Ломоносов, садясь у окна и собираясь читать, несмотря на быстро наступавшие сумерки. - Я больше не хочу старого Вольфа огорчать.
- Вот мы и вздуем долговязого Отто за то, что он русских студентов порочит и старику на нас наябедничал. Уж я расквашу ему нос за русских студентов, - горячился Митя Виноградов, грозя кулаком воображаемому врагу. - Вот и Райзер со мной пойдет.
- Что до меня, - отозвался белокурый Райзер, занятый чисткой своей куртки, - то я пойду из дому просто потому, что старая Эмма не даст нам больше свечи в комнату. Она боится, что мы сожжем дом. Не сидеть же, право, весь вечер в потемках.